Борис Рожин: Возвращение утраченного Ленина

Все в жизни ребенка начинается с бабушкиной или мамкиной сказки. У меня это так и было: мороз на стеклах тихо потрескивает, устроив перекличку с догорающими в печке дровами, мигает старенький ночник, а бабушка шепчет, гладя по голове.
Ее повествовательный набор был довольно широк, она знала многое наизусть, а если что-то не помнила — тут же сочиняла. Сказка «Тришка-сибиряк», естественно, «Гуси-лебеди» в ее авторском изложении, сказки «Сума, дай ума!», «Крошка Цахес» (почему-то Гофман, откуда?), «Сказка о рыбаке и рыбке» — вот такой вполне обычный набор. Одной из любимых книг, что она читала мне, была красивая, разноцветная энциклопедия — «Пятнадцать республик, пятнадцать сестер».
Но даже и это не полный набор: она вдруг могла вместо сказки запеть что-то вроде «след кровавый тянется по сырой земле» или «солнечный круг, небо вокруг», а ты лежишь, и вместо того, чтобы потихоньку валиться в сон, представляешь… и след, и траву, и от кого он тянется, и небо вокруг.

Особое место среди бабушкиных сказок занимали сказки о Ленине. Мне сейчас трудно вспомнить что-то конкретное, но точно могу сказать — добрую половину из них она либо выдумывала на ходу, либо компилировала собственные импровизации с тем, что так или иначе запомнилось ей из сборника «Рассказы о Ленине» Михаила Зощенко. Ну, это где «Серенький козлик», «Как Ленин учился», «Как Ленин бросил курить» и прочее. Ведь это совсем не важно, как она склеивала одно с другим. Важно, что за эффект давал этот мощнейший энергетический сплав — любовь к Ленину и любовь к засыпающему внуку.

Ничего удивительного, что Ленин представлялся мне кем-то вроде доброго героя, богатыря, деда мороза, всемогущего лесного духа, хранителя бабушкиного дома; но в вместе с тем он виделся мне добрым, но строгим наставником, учителем моих учителей в школе, старшим товарищем, который не терпит лентяев и нерях. Но как бы сказочно и фантастично не выглядел Ленин в моем уме и воображении, я знал, что он — настоящий, что, когда потребуется, он смело шагнет из сказки в реальность. Именно вот этот тончайший оттенок, как бы небольшая деталь, и отличали Ленина от персонажей других рассказов бабушки, которые жили только в пространстве сказки перед сном, а утром рассеивались. Ты описал классический способ пропаганды, скажете вы. Бабушка с «промытыми» мозгами транслирует в девственное сознание внука «образ вождя» через сказки — все понятно. Скажете — и ошибетесь. И вот, почему.

Году в 1990-м мы с матерью и отцом приехали в гости к деду (они с бабушкой были разведены уже много лет) и пошли гулять. Дед все что-то рассказывал, он любил поумничать. И вдруг… он сказал о Ленине что-то настолько фривольное, настолько, с моей точки зрения, непозволительное, хамское, что-то недостойное человека, который называется моим дедом… Ленин — тот самый добрый хранитель моих снов — был высмеян моим дедом! Это стало действительно шоком — жутким, кошмарным, возмутительным для меня событием, я не мог и не хотел это слышать. Собственно, тогда и дал трещину «образ Ленина», что с детства бережно хранился в душе моей. Как сказали бы специалисты — заработала контрпропаганда, запущенная дедом, который уже нахватался демократических идей и ничего уже говорить не боялся.

С тех пор я и сам постепенно «разочаровался» в Ленине, к тому же его стали повсеместно изображать в идиотском виде, писать про него всякие глумливые песни, всячески высмеивать. Это вошло в норму буквально за пару-тройку лет, такое всеобщее «мочилово».
С тех пор прошло много лет, и сказки на ночь рассказываю уже я. Факты пропаганды, как и контрпропаганды давно забыты и стерты. Но вот, что важно: когда человек освобождается от пропагандистского воздействия, в нем остается полное неприятие, абсолютное отторжение и разочарование в том, что ему пропагандировали — это частое явление: оно касается как «прозрения» относительно навязываемых на улице «чудесных» соковыжималок, так и пустого псевдополитического популизма.
Но все это не имеет отношения к «образу Ленина». Спустя много лет он вернулся ко мне, напомнив о той настоящей, в полном смысле натуральной, природной, исконной любви, в которой я когда-то засыпал, а просыпаясь, — жил.

Ясно, что сегодня мы чего только не знаем о Ленине, каких-то правд, раскрытых тайн и исследований не читали, но причем тут все это? Никаких сомнений в том, что на пустом месте, холодным расчетом, такие чувства вызвать просто нельзя. Нельзя полюбить пустое, вот о чем я. Каким бы ни был «настоящий» Ленин, чувства, мысли и эмоции, которые он вызывал в людях, с лихвой и давно искупили и оправдали все его злодеяния, если они были. Потому что чувства эти, мысли и эмоции переходили в поступки, в действия, в способ конструирования каждого нового дня. Поэтому и вспоминаем все чаще автоматы с газировкой, молочный пломбир из молока, томатный сок из помидоров, и продавцов, которые умели считать в уме.
А дело все, оказывается, в сказках. В бабушкиной импровизации под треск поленьев в печке. И судя по тому, что я все чаще и больше слышу разговоров о Ленине, об интересе к нему, о возвращенном образе, таких бабушек, как у меня, было много. Просто мы, освободившись вдруг и сразу, обо всем этом забыли — и о любви, и о Ленине, и о пломбире, и о бабушках.

Роман Богословский