Новая газета: «Вы понимаете, что меня здесь нет?»

Российский военный Алексей Седиков, осужденный Украиной за участие в террористической группе — о своем боевом пути и пленении.

Поворачивается ключ, тяжелая металлическая дверь открывается, и мы оказываемся в палате тюремной больнички. Стены палаты окрашены в веселый цвет перезрелого апельсина, на стульях висит одежда, на тумбочках вперемешку стоят посуда и книжки, и во всем чувствуется домашняя небрежность, которой обычно не бывает в казенных учреждениях. Если бы не отделенная низкой кафельной стенкой параша, то палату эту вполне можно принять за комнату в рабочем общежитии, и ласковая кошечка в ошейнике, принадлежащая кому-то из постояльцев, только усиливает это ощущение.



В палате просторно: всего пятеро больных на почти сорок квадратных метров. Тот, к которому пришла я, сидит на кровати, вытянув ногу, обхваченную сверху донизу какими-то бандажами, и смотрит телевизор, пара голубых костылей прислонена к оранжевой стене. Мы не знакомы, и визит мой заранее никак не согласовывался. Я здороваюсь, что-то спрашиваю про таблетки на тумбочке, и говорю, что знаю его.

— А, — улыбается он. — Наверное, по телевизору видели?

— И по телевизору, и на фото. А вообще-то я из Москвы. Мы можем поговорить?

— Конечно, — отвечает он охотно. — Давайте минут через десять, приведу себя в порядок.

И через десять минут мы усаживаемся в ординаторской. Человека, с которым мне предстоит разговор, зовут Алексей Седиков, он гражданин России, житель Северодвинска, осужденный 3 марта 2017 года судом города Попасная Луганской области Украины на одиннадцать лет колонии по четырем статьям УК, самая тяжелая из которых — участие в террористической группе или организации. Результат этого участия для Алексея, кроме срока, — пять пулевых ранений в ногу, перебитый голеностопный сустав, полностью раскрошенное бедро, бесконечные — более двадцати — этапы из СИЗО в СИЗО и две тяжелые операции.



Седиков входит в число двадцати трех россиян, подавших президенту России прошения о, как написал сам Алексей, «содействии в решении вопроса по обмену заложников и принятии возможных мер по возвращению граждан РФ к родным».

При разговоре присутствует Александр Павличенко, помощник народного депутата, который и помог мне попасть в колонию. По закону Украины помощник народного депутата может без предупреждения посетить любое пенитенциарное учреждение страны, взяв с собой до трех врачей и двух журналистов.

От меня потребовалось лишь предъявить редакционное удостоверение на входе и оставить снаружи запрещенный к проносу телефон.

— Я приехал сюда добровольцем и знал, что могу погибнуть. Я знал на что иду, но никогда не откажусь от того, что я здесь делал, — это равносильно тому, чтобы плюнуть себе в душу, потерять свое внутреннее уважение и предать тех людей, ради которых я приехал. Многие задают вопрос, почему я поехал сюда на войну. Не за деньгами. За личными убеждениями. Мне несколько раз предлагали поехать в Сирию. Я отказывался категорически, потому что не считаю, что наши ребята должны там быть и гибнуть за интересы олигархов. Не вижу никакого смысла в сирийской войне.

— А в этой войне вы видите?

— Смысл в этой войне — защитить слабых, тех людей, которые без оружия, которых взяли и просто начали уничтожать.

— Вы интересовались политикой?

— Я всегда интересовался политикой. Всегда.

— Ну хорошо, вот начались события на Украине, начался Майдан. Если вы следили за политикой, то знаете…

— Все же началось со второго мая, я конкретно наблюдал про второе мая в Одессе.

— Погодите, Майдан начался за полгода до второго мая…

— Майдан меня никак не коснулся. Ну, мы видели, что кипишуют, но мы же уже привыкли, что в этой стране постоянно какой-то кипиш.

— Правда? По-моему, это в нашей стране все время что-то происходило — то война в Чечне, то Норд-Ост, то Беслан..

— Ну там желтая революция была, да?

— Оранжевая. В 2004-м.

— Ну да. Оранжевая. И потом все время какие-то стычки.

— А что, что было-то?

— Ну стычки какие-то. Поэтому я и не обратил внимания на этот Майдан. Конкретно меня зацепило второе мая, Одесса. Когда погибли люди. Я наблюдал эту картину — у меня на кухне стоял маленький телевизор, и всегда была включена Россия-24. Перед работой я пил кофе и смотрел. И потом я начал в это все больше и больше погружаться, стало интересно, почему это так происходит. Потом начались события в Донбассе, в Луганске, в Донецке, там начали людей бомбить.

— События в Донбассе начались раньше.

— А, в 2013 году!

— Нет, в 2014-м, но до Одессы.

— Но сначала не было таких потерь. Пока некто, исполняющий обязанности президента Украины, по фамилии Турчинов, не принял решение о вводе войск на территорию Донбасса против мирных граждан. Как можно вводить войска против своих же сограждан?



— А до этого Валентина Матвиенко за пятнадцать минут приняла решение вместе с Советом Федерации о введении наших войск в Крым, то есть в чужую страну…

— Ну не знаю. Я там не был.

— Вы видели, что начинается какая-то эскалация, боевые действия, но что именно подтолкнуло ваше желание поехать?

— У нас родственники дальние по линии матери погибли в Донецке, летом 2014-го. Попал снаряд сто двадцатой мины прямо в окно, когда они находились на кухне. Трое.

— И как вы туда поехали?

— Просто взял и поехал.

— А как? На поезде «Троянда Донбасса»?

— Блин. Я вот не могу сейчас вам сказать о тех вещах, о которых вы спрашиваете.

— А что такого? Вы же можете сказать: я доехал туда, сел на автобус, или я пошел через военкомат, потому что там набирали добровольцев.

— Ну вот смотрите, в Чечню государство посылало всех подряд, а здесь все по-другому. Я лично свое согласие сам дал, как в командировку, понимаете?

— А кому вы дали согласие?

— Своему руководству. Я старший лейтенант, работал в военизированном подразделении, занимался безопасностью высокопоставленных чинов. Взял командировочный лист, паспорт, поскольку я покидал место дислокации, и поехал. Через Ростов. Через какой-то там курган, перед тем как пересекать границу. Украинских пограничников там уже не было. Была граница ЛНР. И там тоже такой же пропуск.

— И дальше — поехали воевать?

— Не так просто взять поехать воевать.

— Ну вы же поехали. Вы нашли какую-то часть?

— Вы мне задаете неудобные вопросы.



— Я просто не знаю, как это происходит. Вы нашли каких-то партизан или воинское соединение?

— Воинское подразделение, Второй армейский корпус, сформированный в Дебальцево. И распределили нас на территории разбитой колонии, прямо в зоне, там уже никого не было.

— Сколько же Вы провоевали?

— Меньше полугода, до июля 16.

— То есть, родственников ваших убило в 2014 году, а потом еще полтора года вы готовились к поездке?

— Да. Я все это время наблюдал за картиной. Было много событий, которые сподвигнули меня на это. Я человек сам по себе справедливый, и пришло осознание того, что я действительно нужен там.

— Чтобы бороться за справедливость?

— Да. Я не жалею нисколько.

— Я про это даже и не спрашиваю, вижу, что вы не жалеете. Как вас ранило?

— Я был в составе группы, мы зашли в тыл противника, и на выходе попали в засаду. Меня ранили очередью. Я даже не понял, что произошло, двести метров еще прошел, потом потерял сознание. И очнулся уже в плену. Мои ребята, которые были со мной, они погибли. И я понимал, что все плохо.

— А как Вы сообщили в Россию об этом?

— Я ничего не сообщал, средства массовой информации сообщили, что россияне из диверсионно-разведывательной группы, офицеры.

— Вам повезло — вы остались в живых.

— Иногда бывают такие мысли, что лучше бы там остался. Больше бы было пользы.

— Там — это в земле?

— Ну конечно.



— А таких мыслей, что лучше бы не ездил, и у меня была бы на месте нога, и жизнь моя была бы другой?

— Я никогда ни о чем не сожалею. Что проделано — то проделано, не вернуть. Надо идти вперед и все.

— Сколько вам осталось сидеть?

— Я не считаю, меня это не интересует.

— Одиннадцать лет вам дали…

— Я не беру это во внимание вообще. Мне как бы плевать. Я не признаю фейковые суды этой страны. Суд, который меня осудил, он вообще нелегитимен, он не мог меня судить. Гражданский суд не может судить военного человека. Он необъективен.

— Но вы объективно были на чужой территории и с оружием в руках?

— На какой чужой территории?

— На территории страны, которая называется Украина.

— Но если люди с территории Донбасса больше не хотели жить в этой стране и захотели отделиться, это не дает право Украине их уничтожать. Мирных граждан никто не давал право убивать, сносить их дома. Любая война несет с собой потери мирных граждан. Любая война. Но при всем этом, когда целенаправленно идет уничтожение мирных граждан, это совершенно другое.

— А вы считаете, что это было целенаправленное уничтожение мирных людей?

— Да, я считаю, что это был геноцид, и до сих пор он происходит.



— Леша, у вас большая семья?

— Да, нас четверо братьев и три сестры. У всех свои семьи, все там живут, только один брат в Питере, главным поваром в ресторане работает.

— Вас поддерживают?

— Я стараюсь не общаться с ними. Они и так прекрасно понимают, где я, и лишний раз не хочу себе нервы портить и их расстраивать, потому что у меня мама инвалид первой группы, она постоянно болеет.

— И вы бы не хотели, чтобы они вам писали? Вы считаете, это хуже?

— Я не хочу. Просто не хочу. У них своя жизнь. Я знаю, что они обо мне помнят. И мне этого достаточно.



— А семья, дети?

— Была жена, детей, слава Богу, нет. Было бы гораздо сложнее. Жена развелась, когда я попал в плен. У нас в принципе все к этому шло, я нисколько не сожалею.

— В общем, вы Северодвинск от себя отрезали. А как Россия участвует в вашей судьбе? Россия как страна, Родина. К Вам много раз приходил российский консул?

— Приходил. Последний раз приходил… Сейчас я вспомню. Так-так-так. Летом последний раз приходил. Прошлым. Полтора месяца назад он мне выслал лекарства. Когда Москалькова вроде хотела приехать, не пустили же ни к кому. В общем, интерес есть. Проявляют интерес.

— А по медобеспечению у вас все нормально?

— Ну не очень нормально. Тут цены такие астрономические. Мне нужен был препарат который стоит от 6000 гривен, пришлось купить гораздо более дешевый. Буквально недавно я сам заказывал лекарства и бандаж на ногу для стопы, пришлось сильно потратиться.

— Леша, вы считаете это нормальным, что Родина вас так бросила?

— Вы понимаете, что меня здесь нет?

— Как нет? А где вы?

— Ну вы же понимаете, о чем я говорю?

— Нет. Не понимаю.

— Ну меня же сюда никто не посылал.

— И что? Это же не значит, что вас здесь нет? Вы послали себя сами, потому что вы видели телевидение своей страны, которое рассказывало вам о том, как здесь убивают людей. Значит, под влиянием телевидения России, вы сюда поехали, считая, что это справедливо и честно. Дальше вы попадаете в плен. И что делает наша страна?

— Пытается вытащить нас.

— А как она пытается?

— Этим занимается трехсторонняя группа в Минске.

— Да нет, она этим, видимо, не занимается. Занималась бы — вы бы давно дома были, Украина же готова вас отдать, вот уже в шестнадцатый раз предложили обмен.

— Смотрите, пункт 6 минских договоренностей гласит, что люди, подлежащие обмену, — это непосредственные участники конфликта, то есть те, кто был в Донбассе и участвовал в военных действиях. А Украина хочет нас поменять на своих политузников, которых в Донбассе-то и не было! Это ж неправильно!

— Да не важно. Есть раненый русский человек, который сидит в тюрьме в другой стране. Чего бы его не забрать-то, если есть возможность? Россия считает Сенцова, Кольченко и многих других террористами, а Украина считает террористом таких как вы, то есть в этом они равны. При этом Россия считает, что Украина неправа, а Украина считает, что Россия неправа. Так замечательно, отдайте друг другу своих террористов — и все.

— Нужна свободная воля двух президентов.

— Ну а почему Владимир Владимирович-то молчит?

— Потому что он не считает нужным разговаривать с Петром Алексеевичем, который нарушает все договоренности, делает все, чтобы ухудшить наши отношения и даже сейчас пытается во всем обвинить Россию. Нищета в Украине — виновата Россия, все, что происходит, — виновата Россия…



— Погодите, Леша, мы же не про это — мы про вашу жизнь!

— Что мне моя жизнь! Придет время, захотят меня поменять — поменяют, не захотят — значит, я буду ждать…

— Я не могу понять, почему президент моей страны не может поменять Седикова на какого-то там Сенцова? Отдай — и забудь думать.

— Политика.

— Ну что же — политика дороже человека?

— Видимо, да. И при чем тут Владимир Владимирович? Он же не может быть причастен ко всему.



— Вы считаете, что если бы все стояли молча, то был бы обмен?

— Скорее всего, был бы полноценный обмен.

— То есть ее возмутило ваше поведение и ваши вопросы, и из-за этого она вот так решила?

— Ну да.

Беседа наша заканчивается. Он, без сомнения, считает меня бессмысленной либеральной дурочкой, а я его — тоже без сомнения — несчастной жертвой адовой пропаганды.

— А Вам кто-то возит передачи? — спрашиваю я.

— Нет. Здесь есть маленький магазинчик рядом, там можно заказать, и мне приносят.

— Ну, и я Вам закажу.

— Буду очень рад, — говорит он.

Мы обнимаемся на прощание.



Магазинчик прямо напротив, в нем — две улыбчивые благодушные тетеньки, одна помоложе, другая уже в годах. И еще одна девушка в форме сотрудника колонии.

— Ой, — говорит девушка. — А передачу-то уже поздно, они закрылись, до часу только сегодня.

— А кому вы хотите? — спрашивает одна из женщин. — Не Седикову? Я смотрю, Вы с фотоаппаратом, журналисты. Он у нас известный.

— Да-да, ему.

— Винстон красный берите, он красный курит, — заботливо говорит продавщица. — И вы не волнуйтесь, мы в понедельник передадим, нам доверяют, мы ничего не возьмем и туда ничего не положим. И сигареты я за вас раскрою все пачки. Вот, распишитесь, я все заполнила.


P.S.

— Леша, вот что я хотела спросить: вы очень надеялись на обмен 27 декабря, и я понимаю, как вам было тяжело, когда этого не произошло. Но потом Украина, как вы мне сами сказали, предлагала вас на обмен бессчетное количество раз, но Россия не реагирует, так же как она не реагирует на ваши прошения Путину. Почему тогда у вас обида и злость на Украину только?

— Не буду отвечать на вопрос.


P.S.S.

В частной беседе со мной Ирина Геращенко, которая не дает официальных интервью российским СМИ, сказала:

— Граждан России мы отдадим только России, и мы готовы это сделать в любой день. Вот выйдет ваше интервью, и давайте это реализуем. Алексея Седикова на Павла Гриба или на 63-летнего Алексея Ивановича Сизоновича, выкраденного из Луганска, вывезенного в Ростов и осужденного там, на Глондаря, Пантюшенко, Коренькова — наших военных, четвертый год сидящих в тюрьме в Донецке, на журналиста Станислава Асеева. Украина готова к компромиссу в вопросе освобождения заложников. Давайте садиться, по каждой фамилии говорить и освобождать. Президент Украины готов помиловать Седикова и всех остальных хоть завтра в обмен на политзаключенных Кремля. Но не будет такого, чтобы компромисс был только со стороны Украины. Алексею Седикову лично я желаю уехать домой. И я не первый год борюсь за то, чтобы отдать его на Родину, а Родина молчит.

Виктория Ивлева