Пишет Эдуард Лимонов: По экуффам и тюреннам

Я прилетел в Paris на очередную субботу «жёлтых жилетов», чтоб своими глазами, что называется, увидеть их, «жилетов», но посетил и места, где я жил когда-то.

Пошёл по улице Сан-Мишель поглядеть на сгоревший остов Cобора Парижской Богоматери, собор же, ой как популярен в мире сейчас, и увлёкся, пересёк Сену, вышел туда где в 1982 году располагался ресторан Гольденберг.

Оказался в еврейском квартале, где я снимал квартиру на rue des Ecouffes. Ну, и к ресторану свернул.

На доме памятная табличка в честь погибших там в августе 1982 года шести жертвах. На самом деле, ресторан хоть и носил имя еврейских владельцев и располагался в сердце самого старого еврейского гетто в Париже, всё же был интернациональный, еда там подавалась не кошерная, примечательно, что убиты там были далеко не только евреи.

Печальный список открывает рабочий ресторана, алжирского, кажется, происхождения, во всяком случае, мусульманин.

В августе 1982-го я был среди первых, кто прибежал на место происшествия, думаю, это был первый террористический акт на территории Европы. Приезжал тогда на место теракта тогдашний президент Франсуа Миттеран. И наши местные евреи с ненавистью скандировали «Миттеран — аssasin! Mitteran — assasin!».

Осуществлён теракт был совместным отрядом палестинцев и гэдээровских немцев. Из окна я видел, как они не спеша уходили из еврейского квартала — серый «пежо» ехал по rue des Rosiers и два террориста с автоматами шли за серым «пежо» и не спеша обстреливали улицу.

Мы с храброй нашей консьержкой мадам Сафарьян первыми прибежали на место происшествия и видели трупы и раненых.

Тогда, впрочем, теракты выглядели скромнее. Разбитая пулями витрина, убитые с тёмными пятнами крови на рубашках (было же лето) — короче, как в кино.

Сожжённый остов Notre Dame de Paris оцеплен полицией и жандармами в пределах нескольких кварталах. Улицы перекрыты полицейскими заграждениями. Дежурят жандармы, прохаживаются по виду армейские подразделения в маскировочных одеждах, в тускло-красных беретах, прижимая к груди свои орудия защиты населения. Дует сырой ветер, солнце в небе, но холодно.

Прошёл я мимо очереди в префектуру Полиции, она как раз напротив Notre Dame расположена. В восьмидесятые годы я стоял здесь в такой же очереди вместе с чёрными и поляками каждые три месяца, и очень волновался, — оставят меня в Париже или нет. Сейчас среди соискателей французского гостеприимства нет поляков, но множество чернокожих, арабов, турок, сирийцев. В разы больше, чем в восьмидесятые годы.

Стоят, переминаются с ноги на ногу и на всё это взирает с высоты веков сожжённый Notre Dame. Сквозь калитку заглянул я и в страшно средневековый дворик Госпиталя Бога — в этом каменном древнем здании находилась некоторое время раненая отвёрткой в лицо Наташа Медведева.

Население значительно потемнело за прошедшие четверть века. Это факт, особенно потемнели женщины. Множество кустистых колючих причёсок на парижанках. Постепенно понимаешь, что стало гораздо меньше белых.

А если и есть белые, то это старики, довольно бессильно выглядящие, еле плетущиеся по своим стариковским делам.

И прибавилась ещё вот какая группа населения, доселе такой группы на парижской земле не существовало: это объемистые, большие, крупные «мамми», как я их называю, пожилые матери семейств в мусульманских одеждах, с открытыми, впрочем, но медного или чёрного цвета лицами. В восьмидесятые годы преобладали сухие, стройные, жилистые арабские и чернокожие мужчины, теперь вот «маммис» явились жить здесь и свили свои африканские гнёзда.

Короче произошла смена населения. И это не расистская констатация, но ей Богу — факт, Париж колонизирован Африкой, и это беспокоит.

У дома, где я жил на rue des Turenne, я сообщил чернокожему, могучего телосложения дядьке, что я жил вот в этом доме в восьмидесятые годы, и он мне посочувствовал. «О да, мэн, многое изменилось, многое исчезло», — сказал чернокожий мусорщик.

Звучал он, как обитатель Нью-Йорка.

Мне стало грустно.

Потому что был некогда такой город Париж.

У всех кому, привелось жить в нём в прошлые времена, Париж вызывал чувства, которые охватывают человека в бабушкиной квартире. Ведь в бабушкиной квартире, где старая мебель, — всё так уютно, и хорошо спится. Бабушкина квартиры имеет охранительное свойство, ничего плохого не может случиться с человеком в бабушкиной квартире.

По всем трём адресам, где я когда-то жил в центре Paris, на rue des Archives, на rue des Ecouffes и на rue de Turenne — везде теперь Африка или Ближний Восток, или в крайнем случае Нью-Йорк. Книжного магазина «Тысяча листьев», в витрине которого я увидел впервые в ноябре 1980 года свою первую книгу, уже не существует. Забытый богом заколоченный склад какой-то был, да и тот сплыл.

На пляс де Вож, где Людовик XIII принимал свои парады, а у дома Ришелье, бросая вызов кардиналу, французские дворяне устраивали свои дуэли, а Жан Эдерн Аллиер мой босс — владелец газеты L’Idiot International, проводил редакционные совещания — только арабские юноши и девушки, лежат, развалясь, на лужайках… Да сидит рядом с палаткой белый клошар, «бомж» по-нашему.

Опубликовано: https://svpressa.ru/world/article/232859/