Боевой листок » Игорь Стрелков | Игорь Гиркин » Игорь Стрелков и Геннадий Дубовой: О сдаче Донецка

Игорь Стрелков и Геннадий Дубовой: О сдаче Донецка

Игорь Стрелков и Геннадий Дубовой: О сдаче Донецка

Игорь Стрелков опрокинул спекуляции о "сдаче" Донецка и закрыл тему по Славянску в интервью Геннадию Дубовому.



скачать видео:
dubovoj_strelkov_slavyansk.mp4 [166.03 Mb] (cкачиваний: 1)


Текстовая версия интервью Игоря Ивановича Стрелкова Геннадию Дубовому

Дубовой: Легендарное подразделение Новороссии. Самая легендарная личность Новороссии и всей России — Игорь Иванович Стрелков.

Игорь Иванович, прошло много времени с того момента, как Вы нас (имеется в виду новоросцев) покинули. Мы недавно, агентство ВС Новороссии проводило исследование методом косвенного эмпиринга , то есть когда люди разговаривают как бы о другом, а дают ответ на чётко поставленный вопрос. Пришло много людей в армию ДНР, в армию ЛНР. Те, которые Вас не знают, те, которые не были в Славянске. Опрашивали, в основном, их, потому что костяк старый Славянский, понятно, всегда Вас поддерживал и поддерживает. Так вот, согласно опросу, выяснилось, что люди хотели бы во главе Новороссии, во главе командования Новороссии видеть только Вас, это 98%. Понимаете? В связи с этим возникает много инсинуаций, возникает много чёрного пиара — вот, последнее интервью Бородая тому пример. Ваши противники понимают, что Вы по-прежнему остаётесь не убиваемым авторитетом для ополчения, и с этим нужно что-то делать. И всякий раз муссируются одни и те же темы по поводу сдачи Славянска, попытки сдачи Донецка, поэтому очень многие ополченцы меня просили сделать как бы закрывающее интервью, чтобы это было нечто вроде «цитатника от Стрелкова», то есть, посмотрел — убедился, что всё остальное — манипуляции и ложь. Понятно, о чём я?

Стрелков: Я понимаю Вас. Ну, если только для ополченцев, как говорится.

Дубовой: Да, да! Чтобы люди понимали.

Стрелков: На самом деле, я много чего говорил уже и писал…

Дубовой: Мне самому не хотелось задавать эти вопросы, но люди очень просили. Вот, Бородай сам признаёт, что не уверен в том, что Вас, нас (я там тоже был) в Славянске деблокировали бы. При этом подчёркивает, что никто в качестве сакральной жертвы ополчение в Славянске не рассматривал. Дескать, уходить было нельзя. Ну, а другие критиканы обвиняют Вас, что попутно Вы сдали Краматорск и всю эту агломерацию. Вот, объясните: почему мы оттуда ушли? Почему мы приняли такое решение? Так, чтобы это был ответ окончательный и бесповоротный, и всем кристально ясный.

Стрелков: Где-то последнюю неделю перед выходом из Славянска у меня была острейшая борьба, внутренняя борьба, очень острая, связанная с тем, что я понимал, что Славянск в ближайшее время будет окружён, и я понимал, что никто его деблокировать не будет. Кто угодно может рассуждать о том, что, может быть… Я понимал, что сил для деблокирования на территории Донецкой и Луганской республик нет, просто нет. Более того, я всегда привык себя ставить на место противника. С точки зрения, ставя себя на место руководства противника, я давно бы себя окружил и уничтожил уже. Но я понимал, что окружение Славянска, как только оно состоится, сразу после этого противник практически без боя будет занимать целые районы, которые находились за нашим фронтом, и которые никем не прикрывались. Собственно, так и произошло после, даже не после, а уже во время оставления Славянска, поскольку, в ночь, когда мы выходили из города, противник накануне вечером уже зашёл большой колонной в Артёмовск, в несколько минут разгромил тамошнюю комендатуру ополчения и занял город. То есть, речь шла уже о том, что формировалось уже второе кольцо окружения, которое неизбежно отсекало нас от Горловки и от Донецка буквально через несколько дней, что, собственно, и состоялось бы, если бы мы не оставили всю дугу Краматорск — Дружковка — Константиновка.

То есть, возвращаясь именно к Славянску, до самого последнего момента я надеялся, что будет оказана помощь вооружением, которая поможет удержать город. Эта помощь постоянно запаздывала, постоянно была недостаточна, и на момент выхода я понимал, что мы сможем удержать город в случае его прямого штурма, но не сможем предотвратить его окружение.

Что имелось на тот момент в городе? В городе имелось три миномётные батареи, в общей сложности что-то около 11 миномётов, насколько я помню, из них, по-моему, четыре 120-мм, остальные — 82-мм. На складе на все эти батареи имелось 57 мин, осталось после боёв за Николаевку. У нас имелось два исправных танка с полутора боекомплектами, то есть, полтора боекомплекта на оба танка. Третий танк был неисправен полностью, он неисправный уже пришёл в город, его затащили на буксире, и он, к сожалению, был небоеспособен даже как неподвижная огневая точка, поскольку у него ни двигатель, ни пушка не работали. У нас имелось 8 бронеединиц других: это две БМП, соврал, три БМП, два БМД, один БТРД с установленной на него ЗУ-23-2 и две исправных «Ноны». Всего «Ноны» было три, но первая, трофейная, которую мы захватили у 25-й бригады, она уже окончательно к тому времени вышла из строя, не могла ни ездить, ни даже стрелять, вместе, полностью изношена была.

На всё, на всю тяжёлую технику у нас имелось ну, один, максимум полтора, максимум два (что касается «Нон») боекомплекта. Из расчёта тех боёв, которые происходили у нас на то время, я понимал, что этого хватит на один-два дня боевых действий против противника. После этого у нас ни к какому тяжёлому вооружению не оставалось боеприпасов.

У нас имелось некоторое количество боеприпасов к стрелковому оружию. Запас был достаточно большой, мы его даже не смогли полностью вывезти из Славянска. Но стрелковым оружием против танков и БМП воевать было бесполезно.

У нас очень мало было выстрелов гранатомётов, у нас очень мало было одноразовых гранатомётов, в запасе их практически не было.

Некоторое количество было ПТУРов, тоже не всё мы смогли вывезти, но, как показывала практика применения, в лучшем случае один из трёх, из четырёх срабатывал. Остальные — это всё был лежалый хлам с украинских складов, они либо вообще не летали, либо они летели туда, куда хотели, а совсем не туда, куда их направлял оператор.

Фактически, я понимал, что если нас будут атаковать, мы сможем вести бой в городе, и мы сможем вести уличные бои относительно долго. Но что в этот момент давала разведка? Разведка в этот момент давала совершенно чёткую картину того, что украинские войска нас штурмовать не собираются. Начиная от Черевковки, начиная от блок-постов БЗС и по всему северному фасу кольца, по западному фасу — противник ставил минные поля и натягивал колючку. А минные поля и колючка, они ставятся только в том случае, если собираются осаждать, а не атаковать. Зачем ставить мины, если собираешься штурмовать?

Противник очень сильно укреплял, продолжал укреплять и Карачун — ключевую точку, и блок-пост на стелле «Славянск», окапываться, строить рубежи. Дополнительно ставил дополнительные позиции, на момент выхода они там сделали три уже линии обороны, почему и не смогла прорваться группа Тарана.

И, ставя себя на место противника, я понимал, что после того, как нас окружат, нас штурмовать не будут. То есть, нам закроют последний проход, обложат его минами, поставят пушки, пулемёты и будут тупо ждать, когда у нас кончится продовольствие. Продовольствия у нас было где-то на две недели. Но надо учитывать, что в городе оставалось до сорока тысяч ещё населения, минимум. То есть нам пришлось кормить бы не только ополченцев, нам пришлось бы кормить и мирных жителей. Всё это время, опять же, противник нас бы обстреливал артиллерией, которой у него было очень много, а про боеприпасы я уже сказал, что было у нас, и что было у них. У них было и несколько батарей ураганов, и несколько дивизионов градов, в общем, до восьмидесяти единиц артиллерийского вооружения было вокруг Славянска, это точно, против наших десяти миномётов и двух «Нон».

В этой ситуации, опять же, были очень сильные моральные проблемы, потому что я, естественно, помнил, что я клялся отстаивать Славянск до конца, понимал, что местные бойцы и командиры вынуждены будут, в случае оставления города, бросить свой, именно, родной город, у нас было очень много ополченцев в Славянске. Понимал, что сдача Славянска, который уже стал символом обороны, нанесёт очень сильный моральный удар и по ополчению, и вообще по настроению населения в республике. Но другого выхода я уже не видел.

Я понял, что погубить, вот именно, ради каких-то там собственных… ну, из принципа положить 1200 бойцов, которые на тот момент были в Славянске, плюс у нас было около тысячи членов семей, тыловиков, ну, вообще тех, кто с нами работал, ну… Всё равно бы потом пришлось прорываться. То есть, прорываться бы потом пришлось через минные поля и через колючку, под расстрелом с танков, БМП, и под шквальным огнём. И ещё неизвестно, удалось бы нам прорваться вообще. Да просто из-за голода пришлось бы прорываться.

Дубовой: Да, я помню последние дни, когда кроме так называемой «петушонки» у нас на Семёновке ничего не было.

Стрелков: Ну, да дело даже не в питании, дело в том, что именно я просто понял, что если есть шанс спасти бригаду, то он буквально, что это время в часах измеряется. После того, как они заняли Николаевку, после того, как даже в самый последний момент мы не получили необходимой техники, которую мы могли бы поставить просто вдоль дороги, единственной, которая осталась, полевой. Но у нас не было ни техники, ни боеприпасов, чтобы удержать эту дорогу.

Бои в голом поле показали, что мы уже не можем никак противостоять украинской стороне. После того урока, который они мне дали под Ямполем, когда они разгромили наш окопавшийся батальон просто за счёт колоссальнейшего технического превосходства, когда они бросили на прорыв батальона в 200 человек, у которых было всей артиллерии — два миномёта и две безоткатные пушки, они бросили полноценную батальонно-тактическую группу, там где-то около восьмидесяти бронеединиц, при поддержке батареи градов, дивизионных самоходных орудий, и ещё и авиации. И в результате батальон не был уничтожен, он был просто рассеян, смят и рассеян.

После этого я понял, что мы не готовы с ними сражаться на открытой местности совсем. Мы могли бы сражаться в городской застройке, в сильно пересечённой местности, но ни в коем случае не на открытом поле. А между Семёновкой и Краматорском, как Вы знаете, это практически открытая местность, где зацепиться не за что. Где есть высоты голые, там какие- буераки, овраги, но противостоять танковым колоннам нам было просто нечем.

Дубовой: Игорь Иванович, а вот создание гарнизонов в Краматорске, Дружковке, Константиновке, — оно контролировалось из Донецка. Почему же они так и не были созданы?

Стрелков: Ничего подобного.

Дубовой: Нет?

Стрелков: Нет. И Краматорск, и Дружковка, и Константиновка были заняты подразделениями, которые я специально выделил из состава Славянского гарнизона. Первым был занят Краматорск, потом Константиновка, потом гарнизон начал создаваться в Дружковке.

Дубовой: Я имею в виду, что они контролировались из Донецка в плане того, что гарнизоны должны расти и составить реальную силу для обороны городов.

Стрелков: Нет. Ничего они из Донецка не получали.

Дубовой: А почему тогда не удалось создать там крупные гарнизоны?

Стрелков: Ну, а потому, что у нас не хватало просто оружия. То есть, мне то, что поступало на Славянск, я был вынужден делиться. то есть, сразу. Во-первых, я делился с Краматорском, где я наращивал гарнизон, который нарастили к концу Славянского сидения где-то до пятисот человек. Потом — Константиновский гарнизон, который превышал сто человек, около ста тридцати, насколько я помню. И начали только-только создавать в Дружковке гарнизон, около пятидесяти человек он был по составу.

Но, кроме того, мне же надо было ещё снабжать Мозгового, потому что он держал Лисичанск, и я отлично понимал, что если между мной и Мозговым вобьют клин, то весь фронт рухнет, что, собственно, и произошло, когда противник нарастил в районе южнее Ямполя на плацдарме большие силы, то ни я, ни Мозговой уже противостоять этому не могли. Сил сбить их тем более с этого плацдарма не было, поскольку сил у них на этом плацдарме было больше, чем у нас с Мозговым, вместе взятых. Но если бы я не помогал Мозговому в Лисичанске, то нас бы опрокинули ещё пораньше.

Поэтому весь этот выступ контролировался и руководился именно из Славянска. И наращивание сил шло исключительно за счёт того, что выделялось от меня, больше ни от кого. По мере того, как росли силы Славянского гарнизона, росли силы и Краматорска, Константиновки и Дружковки. Более того, и Горловка-то была зачищена при поддержке отряда, посланного именно из Славянска. То есть, группу Атамана, в 40 человек, я послал на помощь Безлеру, чтобы помочь ему зачистить Горловку, поставить её под контроль.

Дубовой: Ответьте тогда тем, кто спрашивает, почему мы не смогли закрепиться в Краматорске с целым БТР-ом.

Стрелков: Да я уже об этом сказал, что, прибыв в Краматорск, я уже узнал, что противник плотно занял Артёмовск. То есть, на тот момент ситуация складывалась следующая: если бы мы начали разворачивать линию обороны Краматорска, — кстати, он очень неудобный для обороны город — то у нас, опять же, возникала ситуация отсутствия прикрытия дороги между Константиновкой и Горловкой. То есть, там достаточно большое расстояние занимает дорога по ровной местности, которое необходимо было бы в таком случае укрепить блок-постами, укрепить опорными пунктами. Но, опять же, с учётом того, что противник обладал подавляющим превосходством в бронетехнике, эти гарнизоны могли бы быть смяты очень быстро. И тогда бы в окружение попала бы вся наша группировка: Краматорск, Константиновка, Дружковка.

Дубовой: Понятно.

Стрелков: И, кроме того, даже если… то есть, именно поэтому было принято решение сразу направлять колонны, вышедшие из Славянска, сразу направлять на Горловку. Ну, даже если бы они просто начали разворачиваться на позициях, мы бы потеряли время: сначала развернуться, потом свернуть. В данном случае, было проведено совещание, я не знаю, на что там ссылается Александр Юрьевич, но у меня ночью, после выхода из Славянска непосредственно, мы провели совещание с нашим начальником разведки, с Хмурым, с Сергеем Николаевичем Петровским, и мы пришли к однозначному выводу (а я напоминаю, что он на тот момент возглавлял не только разведку, он являлся старшим воинским командиром в Краматорске, ему подчинялись все подразделения Краматорского гарнизона), и мы пришли к однозначному выводу о том, что если мы останемся в Краматорске, мы попадём в окружение снова.

А количество вооружений и боеприпасов у нас не увеличилось после выхода из Славянска, это явно, тем более, что мы потеряли всю броневую группу при выходе, к сожалению. Я повторяю, я очень уважаю командира броневой группы, но его решение на прорыв, принятое прямо напрямую, оно осуществлялось в нарушение моего, данного в присутствии многих свидетелей приказа, и привело к гибели бронегруппы. То есть, фактически, мы остались без бронетехники. У нас осталось две БМП, и два БТР-а, которые базировались в Краматорске, и один БТР, который вышел из Славянска. Всё. Другой бронетехники у нас не было. У нас не осталось ни одного танка.

Дубовой: Понятно. Игорь Иванович, вот, по поводу попытки сдачи Донецка, в которой Вас обвиняют практически все руководители нынешние, особенно акцентируя момент сдачи Карловки, якобы из-за Вас пришлось оттуда отойти, а это обрушило всё, вошли украинцы в Пески, в Авдеевку, именно из-за этого подвергается обстрелам Донецк. Вот, разъясните по пунктам, по этапно всем, чтобы все поняли, что это абсолютная нелепица.

Стрелков: Карловка на момент, когда был приказ вывода оттуда сил, полностью была блокирована. Сейчас я попробую вспомнить, какой населённый пункт находился у нас за Карловкой. К сожалению, у меня карты здесь нет под рукой. Я пытался удержать Карловку, я её начал усиливать, и, более того, значит, из батальона Кальмиус были поставлены… одна рота была направлена в тыл Карловки для того, чтобы удерживать её коммуникации.

Но противник обошёл уже Карловку с обеих сторон, справа и слева, и вышел на эти коммуникации, и наносил удары уже по ним. То есть, у меня примерно оказывалось в окружении около двух рот, слабеньких таких, там где-то человек по 60 в каждой роте, там было два ЗУ-23-2, на усиление посланных. Собственно, это было всё, что можно было выделить на тот момент на Карловку и на обеспечение её коммуникаций. То есть, они уже фактически были в окружении. Приказывать им оставаться — это обрекало их на разгром и уничтожение.

Поэтому говорить, что Карловка была сдана без боя вообще, то есть по моему приказу оттуда были сняты войска — ничего подобного. Карловка была оставлена в момент, когда её уже обошёл противник, причём, с обеих сторон. Когда противник уже прорвался и к аэропорту, и уже прорвался к Пескам.

Кстати, Пески были сданы без моего приказа. Пески удерживал наш доблестный батальон «Восток», поэтому все вопросы сдачи Песок — это не ко мне. У меня там не было гарнизона, Славянская бригада не могла удерживать весь периметр Донецка. Так же, как и Авдеевка. Максимум, что удалось собрать в Авдеевке — это один усиленный взвод, тридцать человек там, с некоторым вооружением, который, естественно, не мог удержать столь большой город, а никакой помощи от «Востока», который отвечал за этот сектор, не получил этот взвод.

Ну, не хочу никому предъявлять претензии, поскольку на самом деле, встречное возражение может быть в том, что, почему в Карловку и населённые пункты, которые находились на стыке, не были направлены резервы из Донецка. Ну, надо чётко понимать, что по приходу в Донецк, батальон «Восток» вообще отказался мне подчиняться, то есть, они меня игнорировали.

Сначала они двое суток сидели, сами себя обороняли, ожидая, что я их буду штурмовать, не знаю уж, за какие грехи, потому что я этого не собирался совершенно делать. Более того, я с первого же дня пытался встретиться с Ходаковским и поговорить с ним, просто понять, согласовать вопросы взаимодействия. Но за все сорок суток пребывания в Донецке Ходаковский не только ни разу со мной не встретился, он даже ни разу не прислал людей на совещание, которое собиралось.

«Оплот» был достаточно малочислен на тот момент, и на него возлагались функции поддержания внутреннего порядка в городе, который тоже необходимо было поддерживать. У меня на это сил не было. А Славянская бригада и снятые гарнизоны Константиновки, Дружковки, Семёновки и Краматорска, она сразу занялась основной задачей, которую я видел. Только один батальон я оставил в городе на защиту Петровского района, только один батальон. И то, потом этот батальон я сократил на одну роту по ряду причин. Всё остальное сразу поехало защищать коммуникации Донецка.

Бесполезно было бы удерживать Карловку, если бы противник занял Шахтёрск, Снежное и Зугрэс с Торезом. А там, за исключением Снежного, гарнизонов не было вообще. Ну просто, вообще, ни в Зугрэсе, ни в Шахтёрске, ни в Торезе, не было ничего. Там были какие-то блок-посты, на которых стояло по 20-30 ополченцев без всякого тяжёлого вооружения, и всё.

А противник к тому времени уже совершеннобез боя занял Докучаевск, без боя занял Амвросиевку, и фактически отрезал нас от границы. У нас оставалась всего одна дорога, на всю нашу группировку оставалась одна дорога.

А у меня ещё висел вопрос с Дебальцево, куда я успел отправить только одну роту новобранцев-шахтёров и один противотанковый взвод, только что сформированный, с пятью СПГ. Но поскольку казаки, которые там сидели, бежали в полном составе, а люди, которых я успел туда отправить, они были полностью не обстреляны, то есть, они, не имея снабжения боеприпасами, то они тоже не смогли там. Сутки продержались они в Дебальцево и были вынуждены отступить. И, опять же, я, фактически, их отвёл в тот момент, чтобы они не разбежались, потому что они и так были вынуждены уйти из города. Просто они сделали это тогда по приказу, отойдя на Красный Луч и на Снежное.

То есть, если бы Славянская бригада сразу не заняла Шахтёрск, Снежное, Моспино и Иловайск, которые тоже стояли… ни в Моспино, ни в Иловайске не было ни одного солдата. Туда сразу поехал батальон «Царя», занимать Моспино и Иловайск, сразу. Другой батальон сразу поехал на Шахтёрск. Два батальона, действительно, сразу поехали на Снежное, в том числе разведбат «Крота». Но они поехали не осуществлять там, пробивать мне дорогу, для того, чтобы принимать остальные силы. Они поехали пробивать коридор к границе. И они его пробили. Туда поехал сразу третий штурмовой батальон «Тора», туда поехал Семёновский батальон «Кэпа», и туда поехал разведбат «Крота».

И они пробили коридор к границе в районе Дубровки, в итоге. Сначала была штурмом взята Мариновка, с большими, к сожалению, для нас потерями…

Дубовой: Я помню, я там был.

Стрелков: Занята Степановка…

Дубовой: Я этот бой никогда не забуду.

Стрелков: Потом взята штурмом Мариновка, и потом пробит коридор в районе Дубровки, с большим трудом и с большими потерями. И после этого все эти батальоны там застряли, поскольку этот коридор надо было поддерживать.

А после этого мы и получили атаку на Дебальцево. У меня уже не было никаких оперативных резервов. Как только противник ворвался в Дебальцево, за которое, по идее, должна была отвечать армия ЛНР, которой, собственно говоря, и не было, Мозговой по моему приказу ушёл из Лисичанска, иначе бы, вообще, всё быстро закончилось бы. Его бы окружили в Лисичанске, и был бы весь район Алчевска, Первомайска занят противником без боя, как была взята Попасная, опять же, откуда все казаки доблестно сбежали.

Ну, и получалась картина, что, прикрыв южный фланг, северный фланг и Донецк мне прикрывать было нечем. Горловку удерживал Безлер, потом — Боцман, поскольку Безлер не всё время там находился. В момент, в который меня обвиняют в том, что я дал приказ на эвакуацию Горловки, Безлера там не было. Безлер находился на территории России, там находился «Боцман». «Боцман», действительно, не выполнил мой приказ, но я сейчас к этому вернусь.

Вот в этот момент, когда все мои силы, практически, Славянской бригады были втянуты в бой, и в том числе, и «Оплот» был втянут в бой — его танковое подразделение и частично пехота. Восток мне не подчинялся, я махнул на них рукой, потому что поставить их под свой контроль насильно я не мог, поскольку все силы были на фронте, а не насильно — ну, держат они блок-посты, и слава Богу, пусть какие-то удерживают, и Бог с ними. Слава Богу, пусть хоть так помогают. Горловка удерживалась «Боцманом», а за Горловкой не было резервов никаких. И когда противник занял Дебальцево, я сразу оценил, что следующий ход их будет на Шахтёрск.

Срочно было собрано совещание, на котором я дал приказ: снять одну роту с Петровского района, две роты снять с Иловайска, с Моспино, и одну роту снять с батальона «Тора», со Снежного. И эти роты срочно сосредоточить на Шахтёрск, и закрыть с севера нашу единственную дорогу. Один взвод был переброшен с Кальмиуса на Зугрэс, один взвод был переброшен на переправы севернее Зугрэса, то есть, срочно надо было создавать ещё один фронт, северный.

В тот момент, когда украинские войска подошли к Шахтёрску, одна рота успела прибыть в Шахтёрск, и, благодаря этому, она не была захвачена. А батарея рота «Тора» тоже успела прибыть, и заняла Торез, и тоже в результате удалось удержать Торез. Но мы получили, что противник уже глубоко влез в Шахтёрск до того, как туда прибыли подкрепления.

После этого мне ещё что оставалось? После этого я снял ещё роту военной полиции, туда отправил, отправил туда во главе с Захарченко танковый взвод и одну роту «Оплота». В общем, все наличные резервы, какие были, а у меня осталась только комендантская рота, практически не вооружённая, в самом Донецке, всё. В общем, там меня и защищать-то было некому, если противник там в это время что-то проведёт.

В этой ситуации, спрашивается, мне надо было удерживать Карловку? Или мне надо было удерживать Шахтёрск всё-таки? Потому что, если бы пала Карловка, ничего от этого не изменилось бы в стратегическом отношении. Ну да, противник продвинулся, ну занял в итоге Пески, Авдеевку, несколько позже, правда, это произошло. Или мне надо было удерживать Шахтёрск, не удержав который, мы полностью остались бы без какого-либо снабжения вообще. Оказались бы в полном окружении. Ну, Бородаю виднее, конечно, он же стратег у нас. Он бы, наверное, Карловку бы стал удерживать. А я приказал вывести войска из Карловки, причём, те силы, которые отошли из Карловки, они никуда не поехали, они стали защищать окраины Донецка, которые были вообще у нас — дыра на дыре, просто дыра на дыре. Там, учитывая расстояния, учитывая те районы, то там эти жалкие взводы и роты, которые там были, по восемьдесят, максимум, по сто человек, они даже… у нас, в лучшем случае, по десять человек на километр фронта получается, не больше.

Ну, а что касается теперь отступления. Когда противник влез в Шахтёрск, когда все посланные туда подразделения не смогли сходу выбить его (они перерезали дорогу между Торезом и Шахтёрском), ввязались в бои. У меня никакой помощи в принципе на тот момент, ни каких резервов не было. Никаких гарантий того, что откуда-то появятся, с неба, войска, танки, артиллерия там, ещё что-то, что поможет нам удержаться на имевшейся линии фронта, тоже не было. В этой ситуации у меня стоял вопрос: что делать дальше? И в этой ситуации у меня, действительно, был момент, когда я начал думать о том, что… о возможности эвакуировать Донецк. Уже стояла речь о том, чтобы вывести все ополчения, организовать нормальную эвакуацию Донецка.

«Боцман» был вызван на совещание командиров, на него он не прибыл. Просто не прибыл, он был занят Горловкой, к тому же у него было там двойное подчинение, он ещё Безлеру подчинялся, который с территории России командовал. Он просто не прибыл на совещание. Поэтому ему была послана записка с приказом готовиться поэтапно оставлять Горловку. Эта записка, действительно, сохранилась, правда, не у того, у кого думает Бородай, но я сказал, чтобы её не уничтожали, она действительно есть.

И «Боцман», действительно, не подчинился моему приказу. Решение, которое он принял, я счёл впоследствии правильным, и в присутствии своих штабных работников объявил Боцману благодарность за то, что он произвёл, за то, что он, действительно, пусть, исходя из своих соображений, но он не подчинился этому приказу, и поступил правильно. Поскольку я, в принципе, планировал гарнизоном Горловки рпикрыть фронт, очистить Шахтёрск и удерживать дальше этот коридор, чтобы, если при необходимости, организовать эвакуацию Донецка.

Приказа на оставление Донецка не было вообще, ни письменного, ни устного. Был приказ о подготовке переноса штаба в Снежное. Сказки о том, что кто-то этот приказ мог отменить, — это полная чушь. По одной простой причине: никто не мог отменить мой приказ на тот момент, вообще никто. Тем более, его не мог отменить Антюфеев, который если чем-то и командовал, то только своей охраной.

Дубовой: А о каких документах, у Антюфеева находящихся, говорит Бородай, якобы Вас дискредитирующих?

Стрелков: Ой, это честно говоря, я настолько отношусь с презрением глубочайшим к самому Антюфееву, что мне глубоко наплевать, какие документы у него могут находиться. По одной простой причине: это дерьмо, не человек, а дерьмо. Я не знаю, был ли он когда-нибудь человеком, вполне возможно, что в своё время в Приднестровье он был им, но в Донецк приехало полностью разложившившееся дерьмо. Он носит генеральские погоны, он может что угодно там носить, кем угодно себя называть — в моих глазах это то, что я сказал. Поэтому меня абсолютно не волнует, какие документы есть у Антюфеева. Я говорю о том, что есть, и о том, что было. Единственный документ — это, действительно, записка, которая была направлена в Горловку. Никаких других приказов письменных, либо любых других документов просто нет.

Дубовой: Игорь Иванович, как я Вас понял…

Стрелков: Более того, — я просто доскажу, что прибыв в Шахтёрск лично с частью штаба — часть штаба оставалась на месте в Донецке, — прибыв в Шахтёрск, оценив ситуацию, я пришёл к выводу, что нормальной эвакуации нам уже провести не получится. То есть, что дорога единственная перерезана, полевые дороги, окружающие, они были крайне ненадёжны, и тоже уже частично перерезаны противником с юга, поскольку одновременно с вторжением 25-й бригады с севера, определённые подразделения украинской армии подошли с юга и заняли ряд населённых пунктов, то есть разрезали нас. То есть, ситуация заключалась в том, что я понял, что ни о какой эвакуации речь не идёт, если будет эвакуация, это будет просто бегство, разгром и полная катастрофа.

То есть, пробыв там день, я вернулся в Донецк, вернул туда те подразделения штаба, которые были готовы к переезду, и принял решение держать уже город до конца, держаться на тех позициях, на каких мы находимся, ну просто до конца, поскольку на тот момент у меня никакой надежды на помощь извне не было, и я понимал, что, на самом деле, спасти нас может толко чудо. Ну, и чтобы дождаться чуда, надо было просто вцепиться зубами и держаться, что, собственно, дальше мы и делали. И даже когда ситуация сложилась впоследствии ещё более катастрофическая, когда противник перерезал нам дорогу в районе Красного Луча и, в том числе, разрубил коридор, тот, который у нас был пробит в Дубровку через Дмитровку, когда часть наших батальонов оказалась отрезана — то есть, батальон «Крота», одна рота «Кальмиуса» и две роты батальона «Кэпа» оказались от нас вообще отрезаны в районе Дмитровки — Дубровки, когда батальон Тора был полностью вообще разгромлен в боях, — после этого уже никогда не стоял вопрос об эвакуации Донецка или Горловки.

Дубовой: Ответ исчерпывающий. Понятно. Игорь Иванович, закрывая эту тему. «Героические отступления с развёрнутыми знамёнами — это основной полководческий стереотип Игоря Всеволодовича Гиркина. Он готов был на себя примерить роль Корнилова, Дроздовского и т. п.». Вы неоднократно говорили, что идеал для Вас во всех отношениях — Александр Васильевич Суворов, как и для меня. Никаких моментов, которые бы говорили о том, что Вы готовы героически отступать с развёрнутыми знамёнами, ни я, ни какой другой ополченец никогда не наблюдал. Слова Бородая всё в том же контексте чёрного пиара мы не принимаем в расчёт. Вопрос в следующем: вот Вы, как всякий человек подводите итоги сделанного, анализируете ошибки. Как сами себя Вы оцениваете в качестве военного руководителя? Что удалось сделать, за что, может быть, стыдно, что хотелось бы вообще никогда не делать, и как бы Вы действовали по-другому в той ситуации, если бы вернулись туда? Я понимаю, что это очень сложно и многомерно, но…

Стрелков: Вы понимаете, что я не могу полностью ответить на этот вопрос? Дело в том, что те, кто меня критикует, они… у них очень удобная позиция. Они знают, что на некоторую их критику я не могу ответить, не раскрыв тайны. Вот, не могу я на этот вопрос ответить. Поэтому я иногда могу выслушивать обвинения в предательстве, даже вплоть до такого, но я не могу раскрыть некоторые вещи, которые мне известны, и которые не подлежат оглашению. И не будут подлежать ещё очень долго, если вообще когда-нибудь будут подлежать.

Дубовой: Ну, можно догадаться, о чём Вы говорите.

Стрелков: Вот. Но могу сказать так, что ошибок совершено не мало. Самая серьёзная ошибка, которую я совершил по факту, которая имела, скажем так, даже не тактические, а стратегические последствия, — это попытка удержания плацдарма под Ямполем, где собирался с бору по сосенке новый батальон по мере того, как поступало вооружение. С этого плацдарма я надеялся перейти в контрнаступление со временем и отбить Красный Лиман, и все окружающие населённые пункты. Надежда была на то, при общей пассивности, неуверенности, и плохой обученности украинских войск мы успеем собрать достаточные силы, и, получив боевую технику, начнём наступление. Но к моменту… Если бы у нас был хотя бы один танк, или хотя бы одна противотанковая пушка, хотя бы одна «Рапира» под Ямполем, мы бы удержали этот плацдарм, я в этом уверен.

Но противник не стал дожидаться, когда у нас появятся танки и пушки, нанёс удар молотом по ореху. То есть, те силы, которые были собраны, их было достаточно, чтобы три таких разгромить батальона, какие были. Ну, а после разгрома этого батальона, в результате, где-то, трусости — казаки, например, не взорвав мост, бежали, хотя задача была на взрыв моста или хотя бы на его оборону, где-то просто растерянности, где-то — неумения тактического, а, самое главное, отсутствия связи, со связью у нас были гигантские проблемы, — в результате разгром этого батальона привёл к тому, что противник свободно переправился через Северский Донец и создал плацдарм, то есть, условно говоря, приставил нож нам в подбрюшье. Впоследствии с этого плацдарма они развернули наступление и на Попасную из-под Лисичанска, и на Славянск.

Я уверен, что если бы этого поражения не было, противник бы просто начал наступать с другого направления. В конце концов, у нас было столько дыр на южном участке фронта в районе Константиновки — Дружковки, что они вполне могли бы начать наступать и туда. Но поражение именно под Ямполем я считаю очень серьёзной ошибкой, поскольку без него ещё Славянск можно было удерживать неделю, может быть, даже две.

Это с точки зрения военной. С точки зрения… первое, значит, ещё добавлю: оставление Славянска я не считаю ошибкой ни в коей мере, это было единственное возможное решение. Даже, то же самое, я считаю абсолютно правильным оставление линии Краматорск — Дружковка — Константиновка, чтобы избежать следующего окружения, следующего отступления.

Ошибкой было ретроспективно — ретроспективно, подчёркиваю, — ошибкой видится решение на оставление Горловки и на подготовку к оставлению Донецка. Но это, подчёркиваю, ретроспективно. Если бы ситуация обернулась по-другому, ну, я бы, наверное, с вами тогда вообще не разговаривал, потому что там… В любом случае, я не собирался пересекать границу России, даже если бы оставил Донецк. Я понимал, что для меня за границей Луганской и Донецкой республик земли нет. Не знаю, как там это оценивает Бородай, но он-то регулярно мотался по маршруту Москва — Донецк, Донецк — Москва. За то время, что я пребывал в Донецке, он два раза совершал такие визиты. Естественно, у него была какая-то информация, которой не было у меня, а до меня он никакой информации серьёзной не доводил.

Поэтому он был бодр и весел, постоянно причём. И у него голова не болела ни о чём. Ни о том, что подразделения, в которых нет ни мин, ни снарядов, ни танков, ни пушек, которые кровью обливаются, противник их (…) рассекает. Ни о дырах во фронте. Ему не о чем было особо беспокоиться, он вёл достаточно… жизнь бонвивана, скажем так, в Донецке.

Ну, ладно, не буду его критиковать, не имеет это никакого смысла, тем более, что в его дела я не лез абсолютно. Он меня ещё обвинял в том, что я, кажется, хотел там власть захватить. Господи, Боже мой, для того, чтобы захватить власть, мне надо было просто щёлкнуть пальцами. Оголить где-то фронт, снять один батальон и зачистить, условно говоря, зачистить их ОГА я мог бы даже и без снятия батальона.

Дубовой: И это правда, потому что все ополченцы тогда говорили о том.

Стрелков: Но я считал, что это недопустимо. Я потому и подписал, опять же, написал приказ о сдаче командования, именно потому, что я думал не о себе любимом, а о деле. А условия, которые мне были поставлены, заключались в том, что либо сохраняешь власть, и республики остаются на том уровне, на котором они находятся, на грани гибели. А реально у нас начиналась агония, просто агония. Потому что мы были окружены, и поставок никаких, а фронт рвался, как гнилое одеяло. Либо ты пишешь приказ, и даёшь шанс.

Ну, да, конечно, хорошо сейчас говорить о том, что там ошибки, там ошибки сделал, здесь ошибки сделал — легко, очень удобно. Можно обвинять фактически во всём.

А что касается таких ещё… Возможно, передав командование, я сделал ошибку. Но это в ретроспективе, именно, в ретроспективе. На тот момент я считал, что это единственная возможность, которой я даю шанс республике выжить. Правильно это или неправильно, это другой вопрос, было сделано.

Что ещё? Ну, да даже не знаю, таких вот… Стыдно? Да нет, ни за что не стыдно. Стыдно за то, что я этому подонку… С ним делился своими собственными… Ну, я всё же-таки его другом ощущал, старым. За это мне стыдно, что я с ним делился, ну вот, мыслями сокровенными, какими не мог поделиться ни с кем из подчинённых, чтобы не уронить боевой дух, и так далее, и так далее.

Я же с ним реально обсуждал реальную ситуацию, а ситуация была отчаянная. Сейчас он поэтому совершенно спокойно может оперировать, интерпретировать мои слова, выдавая их под определённым соусом. И я их даже не могу опровергнуть, потому что многое из этого говорилось, но это говорилось с ним, в узком кругу. С ним я делился своими сомнениями по поводу того, удастся ли удержать Донецк, по поводу, удастся ли вообще сохранить что-то.

Потому что, когда я уезжал, у меня в подчинении было более пяти тысяч человек, а у него, кроме там его коллектива там маленького, никого в подчинении не было, и плевать он хотел на этот коллектив. Он ведь ни за что же не отвечал-то, по большому счёту.

Дубовой: За политтехнологию отвечал, и отвечает.

Стрелков: Ну, это уже другой вопрос. Мне вот стыдно, к сожалению, за то, что я прозевал, вот, что, когда человек… Ну, да. Был друг, превратился в политтехнолога, законченного политтехнолога.

Дубовой: Да, Бог с ним. Игорь Иванович, последние тогда два-три вопроса. Вы Александру Проханову сказали о том, что нажали на спусковой крючок войны, и это верно. С другой стороны, абсолютно верно то, что Запад, в любом случае, готовил здесь масштабную гражданскую войну. Нам так легко дали провести референдум, не мешали, хотя я помню, я его делал, раздавить нас можно было в любой момент. Специально создавались условия для того, чтобы на Юго-Востоке бывшей Украины возник этот очаг войны. То, что Вы делали — это был некий проект, как бы, вот, встречный пал во время пожара в тайге, дабы быстро перехватить инициативу, перевести всё в формат Новороссии и не дать американцам возможности порезвиться, или это была всё-таки частная инициатива Ваша и единомышленников? И, как Вы считаете, почему Вашему примеру не последовали другие, почему не возникли очаги сопротивления а-ля Славянск в других областях?

Стрелков: На всё я ответить не смогу.

Дубовой: Ну, на что можете.

Стрелков: Ну, единственное, что я могу сказать, что — да, я отлично понимал, я считал, что Крым (я и до сих пор так считаю), что Крым был необратимым, точка невозврата была пройдена, как только Россия решилась на воссоединение Крыма. Как только она решилась поддержать нардное движение там, точка невозврата пройдена была. Мы вступили в жёсткий конфликт с западом, который сейчас всеми силами пытаются, путём даже прямого предательства, в том числе, и русских в Новороссии, и собственных слов, собственного народа, — пытаются замять. Но это не получится, это однозначно. Война нас ждёт, война будет очень долгой, к сожалению.

На тот момент её можно было избежать. На тот момент у меня, и у Аксёнова Сергея Валерьевича, было полное понимание, я был советником на тот момент его, — было полное, абсолютное, понимание того, что Крым без Новороссии, во-первых, экономически не состоятелен, поскольку отрезан. Имея с севера враждебную Украину, Крым вместо бриллианта становится камнем, условно говоря, тянущим вниз. Это понимание у нас чёткое было, и без поддержки Аксёнова, конечно, вообще бы ничего не получилось. По крайней мере, факт, что он разрешил собирать подразделение на территории Симферополя, уже за это ему глубокий поклон.

Но это понимание было полное, то есть, и у него, и у меня. Было чёткое, не впечатление, нет, убеждение в том, что киевская власть будет воевать. Будет ли она воевать в Крыму, или она будет воевать в Новороссии, или она будет ещё где-то воевать — но что эта власть нацелена против России и против русского народа. И что надо нанести удар ей, уничтожить её, желательно, или нанести ей мощный удар до того, как она будет готова воевать.

В этом отношении можно назвать наши действия, мои действия, как превентивный удар. Именно превентивный удар, с чётким пониманием, что, пока враг не опомнился. Когда он опомнится, будет тяжело.

К сожалению, врагу дали опомниться, и всё, что происходит, — это вот, как раз, последствия того, что ему дали опомниться. Но удар он всё равно получил хороший, и он сейчас завяз в войне. Очень жаль. Очень мне жаль, и почему я никогда не сниму с себя ответственности за то, что произошло, — потому что враг завяз за счёт народа Донбасса. Именно народ Донбасса, и Донбасс сейчас принимает на себя тот удар, который был бы нанесён в другом месте.

Очень тяжело понимать, что вот эта общая нерешительность, которая имела место быть, общее желание, чтобы всё было так же, плюс Крым, которое у очень многих наших высших чиновников невооружённым взглядом проглядывается, вот оно и привело к тому, что вместо оглушительной победы, оглушительной победы, которая могла бы быть, мы получили невнятную, кровавую, затяжную, ещё которая неизвестно, чем закончится, войну по типу Первой Мировой, позиционную. Которая ни к чему не приводит, кроме как пьёт кровь из России и из Донбасса, лишает её сил, пьёт силы из России.

И что мы получили даже вместо Новороссии возможной, которая могла бы быть от Харькова до Одессы, причём она была к этому готова, созрела — мы получили какие-то там отдельные районы Донецкой и Луганской областей Украины — с этим я, как человек, смириться не могу. Я никогда не буду выступать против президента России, по одной простой причине: потому что в условиях войны это самое поганое, что моожет сделать военный, и вообще любой гражданин — это выступить против главнокомандующего. Но для себя я не принимаю, не могу принять того, что происходит.

Некоторые думают, что я хочу сделать какую-то там карьеру или ещё что-то там. Да плевать я хотел на карьеру. Для меня не это важно. Конечно, я обладаю определённой долей тщеславия, тут Бородай прав, никуда от этого не денешься. И честолюбие какое-то присутствует, борюсь с этим, но, тем не менее, это есть. Но мною движут отнюдь не карьерные соображения. Более того, я бы мог спокойно совершенно наслаждаться вот этой славой, которая создала, надула мне пресса. Ходить в высокие кабинеты там, готовиться к политической карьере.

То, что я сейчас делаю, это самоубийственно для политической карьеры. С точки зрения наших чиновников, с точки зрения партийных деятелей, с точки зрения наших олигархов я сейчас должен был бы бегать там, лавровые венки примерять, лучезарно улыбаться, у Киселёва там, или там у Соловьёва на ток-шоу рожи корчить вместе с другими клоунами типа Жириновского там, Пушилина или ещё там кого. Нет. Я делаю совершенно всё неправильно с их точки зрения. По одной простой причине: я не могу принять вот эту лживую сдачу. Попытку сдачи, потому что сдачи-то не будет, война всё равно будет, и война план покажет, как принято говорить.

Стрелков: Теперь ещё, коротко. Я не ответил на вопрос, как я оцениваю свои полководческие способности. Низко. Честно скажу.

Дубовой: Почему?

Стрелков: По одной простой причине. У меня очень мало практического опыта руководства… Бородай, кстати, правильно отметил, что, и в Чечне мы с ним встречались, хотя тот единственный раз, когда мы с ним встречались, не может считаться эталоном хотя бы потому, что это был 2001 год, а у меня же и после этого было несколько лет действий, как бы, активных. Но он в чём-то правильно отметил, что я могу составить хооший план боевой операции, умею действовать как индивидуальный боец или командир низшего звена, но немножко теряюсь в условиях, когда надо руководить крупными подразделениями, ну, от батальона и выше, на местности, то есть, непосредственно в ходе боя.

Правда, он забыл добавить ещё, что у нас со связью была-то всегда величайшая задница, которая просто исключала возможность руководства подразделениями, как это положено, то есть, когда командир бригадного звена управляет боем исключительно по рации практически. То есть, у нас отчаянная ситуация со связью, она и сейчас дерьмовая, насколько я знаю, во всей армии Новороссии, а тогда была просто дикой с точки зрения любой военной науки. То есть, разве что, голубиной почты только и на собаках, единственно что… То есть, управление боем, после того, как бой запускался, управление боем практически терялось, поскольку не было надёжной связи.

Но с этой точки зрения он прав, что у меня отсутствует опыт руководства от роты и выше. То есть, то, что должен военачальник проходить последовательно, командуя взводом, ротой, батальоном, полком, бригадой, там, дальше — армией, то есть, проходя ступень за ступенью, как, кстати, Суворов проходил, который от рядового солдата до главнокомандующего прошёл. Вот у меня же этот опыт отсутствует, то есть, мой военный — чисто армейская служба закончилась на должности зам. ком. взвода-контрактника.

Моя оперативная служба протекала на штабных должностях, на оперативных, в том числе в реальных боевых действиях, но это была именно оперативная, когда оперативник проводит разведку, составляет план, но сам боевыми подразделениями не командует. Вместо него командуют командиры именно подразделений, которые выполняют план, составленный оперативниками. В этом отношении Бородай прав, навык не очень большой. То есть, провал, очень большой провал между низшим тактическим уровнем, и уже уровнем стратегических операций. Невысоко, в общем, я оцениваю свои полководческие навыки, невысоко.

Именно поэтому я всегда просил, призывал профессионалов. Очень призывал. Командиров, профессионалов очень призывал, чтобы они прибывали, принимали командование. Я же и хотел, просил, чтобы меня оставили там хотя бы командиром, там, батальона, но у меня было чёткое требование — покинуть территорию. Другого варианта мне не было предложено, вообще. Даже рядовым бойцом не предложено было. Если бы было предложено, я бы остался.

Дубовой: Понятно. Игорь Иванович, предпоследний вопрос. Как здесь, в Москве, в высшем руководстве, в экспертных кругах, среди мыслящих людей, озабоченных проблемой Новороссии, оценивают происходящее там? Я о чём: о том, что, вот, слушая экспертов здешних и кремлёвских советников, я понимаю, что в той или иной форме, по тому или иному алгоритму, всё равно территория бывшей Украины будет возвращена, она войдёт в Русский мир, и все акцентируются, в том числе и Вы, — один момент этой проблемы — тотальное зомбирование тамошнего населения, да оно имеет место быть, но, в конце концов, мы своей контрпропагандой сможем ситуацию изменить в нашу сторону. Я в это совершенно верю как человек, который беседовал со множеством пленных, которых не раз видел в бою — это совершенно другие люди, это не русские люди, даже те, которые живут в центре Украины. Сейчас ситуация у нас, как между сербами и хорватами. Мы по сути два разных этноса. Мы никогда не сможем жить на одной территории. Вот в связи с этим, каким предполагается оптимальный формат этой бывшей территории Украины, потому что одно государство не вместит всех, будет типичная партизанская война.

Стрелков: Оптимальный формат следующий. Взять, освободить Киев. Избавиться — любым способом — лучше всего, в рамках военных, естественно, — от мерзавцев, предателей Русского мира, от активистов. Окончательно оболваненных и зомбированных — пожалуйста, пусть в Канаду.

Дубовой: Это миллионы, Игорь Иванович, реально — миллионы.

Стрелков: Понимаете, я исхожу только из одного: воевать надо всерьёз, нельзя воевать наполовину, нельзя воевать на четверть. У нас пытаются на четверть воевать, на три четверти — торговать, причём, ресурсами. Воевать надо на сто процентов. Воевать надо до полной победы.

Если бы в 1944 году, остановившись на границе Германии, Советский Союз сказал бы, что, «Ребята, ну там же оболваненные немцы, они же совсем другие люди, они ж все за Гитлера, ну их на фиг», то война бы Вторая Мировая не кончилась никогда. Гитлер снова собрался с силой, сделал бы атомную бомбу, и получили бы мы то, что получили.

Поэтому, во-первых, необходимо освободить Киев. После этого, если уж на то пошло, провести референдум необходимый, в условиях оккупационного режима. Провести референдум, пусть даже свободный, то есть, каждый регион пусть выскажется, с кем он хочет быть, и как он хочет жить. В любом случае, в Киеве…

Вот мне оптимально видится союз, вообще союзное государство России, Белоруссии, Украины и Новороссии. Вот это оптимально мне видится. Я не считаю, что в Киеве живут другие люди, чем у нас, совершенно не считаю. А то, что пленные — ну и что, что пленные. Вы что думаете, что за одну неделю, там, за две недели можно перевоспитать человека, если его зомбировали, если он на наркотиках сидел? Нет, это более длительный процесс. Но в любом случае, в Киеве должно сидеть национальное правительство, которое заботится об интересах Украины. А настоящие интересы Украины, они все в союзе с Россией, только в Союзе с Россией, с русским народом.

Поэтому я не собираюсь, как говорится, я не хочу быть политиком, и не хочу голословно трындеть, как это принято говорить, потому что явно не мне придётся принимать такие решения, и слава Богу. Потому что каждое такое решение — это настолько тяжёлая ответственность… Я чётко знаю одно: без свержения этой хунты война не кончится никогда. Только могут меняться фронты, они могут даже — по Днепру может идти фронт, но фронт будет оставаться. Поэтому Украина должна быть освобождена, а уже после этого надо будет думать о том, как решать вопросы с её внутренним устройством, с устройством Новороссии, с устройством Западенщины, и так далее, и тому подобное.

Дубовой: Ответ принят. И последнее, Игорь Иванович, вот, воин и поэт Николай Гумилёв очень любил говорить: «смерть нужно заслужить». Вы — воин и поэт. Вот что для Вас «заслужить смерть»? Какую бы Вы хотели себе смерть заслужить, и, вообще, что для Вас смерть?

.....

Огромная благодарность за отекстовку видео Тамаре А. (ти-груша).
10-03-2015 17:36
посмотреть все публикации и упоминания с тегами: Стрелков Игорь, Гиркин Игорь, Дубовой Геннадий

Комментарии:

Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
БоевойЛисток.рф: свежие методички Русского Мира, Руссо пропаганда, Руссо туристо с гастролями оркестров, сводки с фронтов,
скрипты и скрепы, стоны всепропальщиков, графики вторжений и оккупаций, бизнес-патриоты и всякий цирк.
© 2016-2024. "Боевой листок". Россия. 18+. Мнение редакции не всегда совпадает с мнением авторов публикуемых на сайте статей.
Соглашение. Конфиденциальность. Оферта видео. Жалобы, вопросы и предложения направлять: boevojlistok@ya.ru