Станислав Смагин: Макрон - это Путин сегодня

Стрелков:


Конкретным поводом изложить давно назревшие мысли по поводу всемирного кризиса демократии для меня стала заметка Антона Ильинского, достаточно качественно, пусть и весьма сжато, препарирующая данный вопрос. Мне бы хотелось затронуть еще кое-какие нюансы – в частности, чем все-таки проблемы с демократией в РФ отличаются от аналогичных явлениями на Западе.

В отечественной блогосфере только-только отгремели споры относительно сначала стремительнейшего взлета Эммануэля Макрона, а затем и его победы на выборах президента Франции. Критики Запада морщили нос и язвили – какие еще нужны доказательства, что в обетованных землях многих сотен сортов колбасы никаким влиянием народа на политику не пахнет? Взяли и в рекордно короткие сроки поставили на французское царство полного, выражаясь интернет-сленгом, «анонимуса» или «ноунейма», причем без намека на харизму. Открыто или имплицитно сторонники этого тезиса подразумевали, что у нас-то все по-другому, наш надежа-царь из иного теста и возвеличился иным путем. Западники в ответ столь же язвительно давали краткий экскурс в биографию Макрона – а там и блестящее образование, и не менее блестящая карьера в банковской системе Ротшильд (эта фамилия сама по себе воздействует на русского человека, вне зависимости от его взглядов, магически), и многомиллиардные сделки, и лестная репутация «финансового Моцарта», и работа во властной вертикали Олланда – сначала на посту заместителя генерального секретаря при президенте, затем во главе министерства экономики и финансов. Резюме ровно то же, но с противоположным знаком: «И вправду, не как у нашего надежи-царя».

На самом деле правы и неправы обе стороны. Да, послужной список Макрона формально выглядит весьма неплохо. Но, простите, формально и у его российского визави достижения до августа 1999 года очень даже – член руководства северной столицы России и одного из главных городов Европы, заместитель управляющего делами президента, глава ФСБ, секретарь Совета Безопасности. И природная харизма у них на одинаковом невыдающемся уровне. Да вообще черт сходства гораздо больше, чем различий. Есть разница в деталях, скажем, в подаче информации о семье – насчет личной жизни одного новости просачиваются чрезвычайно редко и в минимальных дозах, давеча вот такая доза случилась в фильме Оливера Стоуна; о личной жизни второго, не всем кажущейся ординарной и приемлемой, мы узнаем регулярно и в таких объемах, что лучше бы не знали вовсе. Но демонстративной закрытость семьи одного с демонстративной же открытостью другого объединяет искусственность, политтехнологичность подачи, ибо один «женат на России», а второй – модельный современный политик широких взглядов и женат не столько на бывшей учительнице, сколько на этой самой либеральной широте взглядов.

Собственно, политтехнологичность почти во всех аспектах, начиная от генезиса прихода к власти, это главная черта сходства руководителей России и Франции. Оба еще за несколько месяцев до избрания имели весьма неплохой с кабинетной точки зрения бэкграунд, но для широкой публики были теми самыми абсолютными «ноунеймами». На обоих сделала ставку Система, в первом случае против фрондирующей и желающей «бархатной революции» фракции внутри самой себя, во втором – против несистемной и стремящейся к кардинальным переменам силы. За обоих избиратели в итоге проголосовали, грубо говоря, после первого же свидания, в одном случае со сдержанным энтузиазмом, во втором - en masse скрепя сердце, но не видя иного выхода.

Если перейти от локального французского примера к совокупно-собирательному образу западной политики в целом, то вся разница между ней и политикой российской ровно в одном слое демократической мишуры. В РФ для несистемной оппозиции вроде Марин Ле Пен закрыт доступ не то что к выборам, но даже к появлению в публичном пространстве. Системная оппозиция совершенно сервильна, но все равно может добиваться локальных успехов, вроде фракции в парламенте или отдельных постов мэров и губернаторов, - лишь при согласии власти на это. Либо, на совсем низовом уровне, при постановке наблюдателей к каждой урне и последующей битве за каждый бюллетень; так, например, несколько лет назад в родной мне Ростовской области главой Кулешовского сельского поселения была избрана 25-летняя Ирина Олейникова, на тот момент – самая молодая в России женщина-глава муниципального уровня.

Поэтому все разговоры о том, что верхи хотят повысить уровень политической конкуренции, выглядят откровенным кокетством, если не сказать издевательством. Введением, мягко говоря, людей в заблуждение выглядит и расхожая мысль «Навальный и либералы занимают место нормальной оппозиции». Озвучивается она регулярно, недавно, например, Дмитрием Аграновским, сам по себе очень достойный человек, чуть ранее- его тезка Дмитрием Ольшанским. И коммунист Аграновский, и беспартийный Ольшанский под «нормальной оппозицией», вероятно, имеют в виду несистемных патриотов, так как место КПРФ Навальный занимает вряд ли, это разные политические формы жизни. Но, помилуй Бог, как можно не видеть, что это не «Навальный занимает», это Навальным занимают! Уже который год либералов, не особо таясь, используют в роли пугала и одновременно фактора внутриэлитных игр, и все равно есть люди, которые клюют на эту удочку.

Впрочем, даже разрешенные в качестве единственно возможной несистемной оппозиции либералы вынуждены жить по принципу Quod licet Jovi, non licet bovi, в нашем случае – то, с чем приходится иметь дело быку, необязательно для Юпитера. Я и в малой мере не симпатизант А.А.Навального, но меня весьма позабавили разговоры коллег по цеху о неубедительном выступлении данного политика в остром разговоре-интервью с Ксенией Собчак. Думаю, не поступаясь интеллектуальной честностью, говорить о (не)убедительности Навального можно будет лишь после того, как человек, которого он обозначает своим главным оппонентом, тоже пойдет на острое нецензурируемое интервью и открытые дебаты. Приглашение на разного рода пресс-конференции и открытые линии той же Собчак и разнообразных полусумашедших украинцев и поляков не в счет, их ведь для этого и пускают - снисходительно отвечать на идиотские вопросы о наличии в Донбассе миллионов бурятских танкистов и алтайской бронетанковой милиции легко и приятно. А вот вопрос о Донбассе, заданный с оппозиционно-патриотических позиций, допустим, «Вы обещали в марте 2014 года, что в случае насилия против русских Украины РФ защитит их всеми имеющимися средствами – и?» никогда задан не будет, как и не будет допущен к микрофону человек, способный его задать. Во время «прямой линии» 15 июня, правда, об этом в чуть другой форме, без прямой отсылки к известному обещанию, кто-то с Украины спросил, и президент ответил так, что уж лучше бы не отвечал вовсе, - формат «линии» же, увы, развития дискуссии не предусматривает. Во время этой же «линии» зрители смогли оценить свежее know how – некоторые вопросы, присланные, но не заданные, выводились на экран в текстовом виде, причем многие из них были предельно острыми и нелицеприятными. Сколько не ломал голову, никакой цели этого новшества, кроме как сказать аудитории «вы можете спрашивать что угодно- мы все равно не ответим» я не обнаружил.

На Западе вроде совсем по-другому. Системные кандидаты-фавориты, как и все, ходят на дебаты и вынуждены всерьез отвечать на критику и шпильки. Порой не на их стороне оказываются государственные институты и спецслужбы, как это было в ходе американской президентской кампании. Административные рычаги и разнообразные «карусели» не используются либо используются по минимуму. Вроде бы все условия для победы несистемной силы, если она действительна мила избирателю, присутствуют. Однако в случае выхода такого рода силы на финишную прямую неизбежны два сценария. Либо ее шельмуют в духе незабвенного «НеДайБога» образца нашего 1996 года и в итоге создают конфигурацию, при которой избиратель голосует хоть за дьявола, но не за нее – опять же, французские выборы наглядный пример. Либо, если ей удается каким-то чудом победить, системная элита и глобальные институты всеми способами загоняют ее в рамки, делающие победу пирровой, и недавний фрондер становится святее папы Римского. Примеры – Трамп, Ципрас, политики некоторых балканских стран, клятвенно обещающие дружить с Россией и быстро после избрания об этом забывающие. Все. Третьего варианта не предусмотрено.

То есть вся разница в степени демократичности России и Запада – один, максимум два дополнительных витка куража и соревнования. Один-то и у нас самих имелся в лихие девяностые, после 1999-2000 гг. убрали эргономичности ради. На интерес к политике и остроту ощущений это, конечно, влияет. Но, как мы видим, финал и тем более постскриптум в виде послевыборной работы победителя все равно и на Западе немножко предсказуемы, так зачем тратить лишние силы, нервы и интерес? Это еще Резанов «Юноне и Авось» подметил: «Российская империя - тюрьма, но за границей та же кутерьма». Да, происходящее у нас своим уродливым обликом во многом отличается от политических процессов на Западе, но по самой-самой глубинной сути это частный случай и альтер эго поразившего западную постхристианскую цивилизацию кризиса демократии, так же в случае с кризисом идентичности и демографии. Какие-то рецепты преодоления выписать сложно, тем более при ограниченности объема статьи. Да и к самой демократии как феномену я отношусь без придыхания и священного трепета, считая ее в каких-то исторических, национальных и социально-экономических условиях полезной, а в каких-то крайне вредной. Поэтому - терзающие ее проблемы воспринимаю диалектически. Но констатировать сам факт кризиса и его определенную общность для России и Запада необходимо. Как и отметить, что самым демократическим государством мира, помимо Швейцарии, сейчас, видимо, является…Иран.