«Стрелковские не нужны»: история семьи, сбежавшей из оставленного ополченцами Славянска

Ни свои, ни чужие

Три года назад этот город ворвался в нашу жизнь неправильностью своего ударения, толпами беженцев, смрадом и грязью близкой, соседней войны.

В это было невозможно поверить, чтобы брат убивал брата, украинец ненавидел русского и наоборот, и от этого, от невозможности, нереальности вражды между нами, и возник вдруг СлавЯнск, от славян и от славы, который на самом деле всегда был СлАвянск.

Он — как пароль для посвященных, тех, кто знает, как правильно ставить ударение в этом слове. Тех, кто был там в ночь с 4 на 5 июля, когда войска ополчения бесславно и тихо покидали город. «Не мы предали Славянск, а нас предали вместе со Славянском», — с горькой улыбкой вспоминает о тех днях Эльдар Хасанов, в 2014 м начальник штаба Минобороны ДНР, ныне проживающий в Москве.

Погибли, уехали, разбросаны по всей стране, растворились среди таких же, как они, — в Донбассе да и в Москве подчас стараются не вспоминать про ополченцев и добровольцев, защищавших этот город, первым оказавшимся на линии огня, забыть имя их командира Игоря Стрелкова, ставшее нарицательным.

«Почему нынешнее руководство ДНР избавляется от «славянских» любыми путями? — рассказывал мне один из бывших защитников города. — Просто мы были идейными, мы не потерпели бы политики соглашательства и примиренчества, мы не зарабатывали на войне, как некоторые, сейчас многие обвиняют Стрелкова в том, что он тогда бежал из Славянска, мол, если бы остались, возможно, и ее исход был бы другим, но ведь другого выхода на тот момент просто не было, этим он спас людей и сам город от полного уничтожения.

Ведь тогда кольцо окружения практически замкнулось,у славянской бригады закончились боеприпасы, встал вопрос с медикаментами, продовольствием для десятков тысяч жителей города, и нужно было принимать решение. Если бы мы не вышли в Донецк и не организовали бы оборону и коридор в Россию, то никакой Новороссии не было бы и в помине...».

Неудобные «славянцы» точно знают и помнят, как это было, и догадываются, почему до сих пор нет конца этой проклятой войне. Вот только их правда не нужна никому. Как никому не нужны теперь и они сами.



Если выйти из железнодорожного вокзала в Твери и сразу нырнуть в подземный переход около поющего колоколами православного храма, пройти сквозь кишку длинного туннеля, не сворачивая ни в город, ни на платформы, то окажешься в очень странном месте. Будто бы вернувшись на полвека назад. Деревенские двухэтажные бараки для железнодорожных рабочих, пахнущие старостью и нелегкой жизнью, утопают в кустах белого жасмина. Лепестками его, свежими и пряными, как на свадьбе, усыпана земля перед подъездом.

Покосившаяся дверь, темная лестница, скрипучие, стертые ступени. Здесь вместе с сыном Романом, бывшим ополченцем, и живет Людмила Москалькова. Это не их родной дом. Их дом — далеко, и они не знают, вернутся ли когда-нибудь туда, в Славянск.

Каждое утро Роман уходит из дома затемно, чтобы попытаться найти хоть какую-то работу. Ему всего 33, но у него очень плохо ходят ноги, обострилась давняя болезнь, денег на лекарства нет, оформить бесплатный медицинский полис он не может, так как не является гражданином России, а получить РВП — разрешение на временное проживание, украинцам у нас сейчас практически невозможно, это вам не 2014 год, когда беженцев оттуда встречали жалостью и хлебом с солью, — квоты закончились, окружающие, и чиновники прежде всего, устали от бесплодного, бесконечного, тщетного сочувствия. Их тоже можно понять. Это не их боль и не их проблемы. Одинокая тусклая лампочка на потолке общего коридора, собранная с миру по нитке старенькая, но удобная мебель, посуда, постельное белье, все не свое, чужое, холодное, но все это — чтобы прожить хоть как-то, оставаясь людьми.

Работа у Романа Москалькова временная, неквалифицированная, что не так-то легко с его больными ногами, у него есть юридическое образование, причем полученное в Москве, но устроиться куда-то по диплому надежды нет, таково положение человека без прав, иногда не заплатят, обманут, и такое бывало тоже, но идти добиваться правды бесполезно и некуда.

А дома ждет мать Людмила. Ей самой едва удалось временно устроиться продавщицей. И еще она все время плачет. Плачет из-за старшего сына и его болезни, но тот хотя бы здесь, с ней, рядом, плачет из-за младшего, Артура, который далеко. И она не знает, свидится ли с ним хоть когда-нибудь...






«ПРИГОВОР ИМЕНИ ДОНЕЦКОЙ НАРОДНОЙ РЕСПУБЛИКИ. Москалькова Артура Сергеевича, 18 марта 1991 года рождения, уроженца города Славянска Донецкой области, гражданина Украины, образование средне-техническое, работавшего командиром отделения конвойного взвода гауптвахты, признать виновным в совершении преступления, предусмотренного ч. 4 статьи 112 УК Донецкой Народной Республики, умышленное убийство группой лиц в сговоре, и приговорить к 15 годам лишения свободы в колонии строгого режима. Приговор может быть обжалован в положенные сроки в вышестоящей инстанции».

— Я готова умолять кого угодно, чтобы только моего сына отпустили на свободу. Его посадили свои же! Поймите, он никого не убивал. Артура и его коллег обвиняют в том, что они якобы умышленно убили личного охранника Александра Захарченко, главы ДНР, но это не так. С сыном расправились именно из-за того, что он «славянский» и, значит, чужой. А ведь ему всего 27 лет! И за что?.. 15 лет тюрьмы!

Людмила варит картошку на ужин старшему, и слезы ее капают в кастрюлю так густо, что соль уже не нужна.

Самое страшное началось с того дня, как ополченцы ушли из Славянска.

«Мы сперва были обижены, когда Стрелков вывел людей из города, подумали, что он нас бросил, мы же, все жители, готовы были умирать за него как один. Мы не хотели возвращаться на Украину. Последняя ночь запомнилась непрекращающимися обстрелами, видно, был отвлекающий маневр. А утром проснулись, в городе тихо и никого нет, ни единого человека. Блокпост, и на столе стакан с недопитым чаем стоит — понимаете, насколько быстро все это произошло? Сыновья мне позвонили на следующий день: мама, с нами все хорошо, мы живы и уже дислоцируемся в другом месте».

Она, конечно, не хотела своим мальчикам такой судьбы. А разве ж другую выберешь? Живи, что дают.

«Я сама тяжело заболела перед самой войной. Думали, что все обойдется, но жизнь разом перевернулась. Мы, конечно, знали, что началась война, но что такое война на самом деле, и представить себе не могли».

С их города все и началось. Это уже потом был Иловайск, дебальцевской котел, аэропорт... Населенные пункты из будущих учебников истории.



Мальчишки записались в ополчение. Пошли туда всей улицей после гибели молодой соседки Надежды, Нади, Наденьки, хорошая такая девушка, убили ее вместе с пятилетним сыном. Надя только и успела прикрыть своим телом мальчика, ее наповал и ногу оторвало, а ребенок умер уже в больнице от многочисленных осколков. «Она, я думаю, даже не поняла, что случилось, так и лежала в гробу с улыбкой на лице. Совсем как живая. Их с сыном похоронили в одной могиле... И вот после этого мои ребята отправились в военкомат, сказали, что никогда не простят, не смогут простить», — вспоминает Людмила.

Обстрелы шли с самого утра, часов с четырех, как только рассветало и становилось видно, куда целиться. По школам, по больницам, по жилым домам. В основном прятались в церкви. Священники раздавали и гуманитарку. Если же воздушная тревога начиналась днем, то все сразу бежали, куда ни попадя, и никто не понимал, куда бежит, зачем. Видно, нет ее, генетической памяти, не вспомнить, как прятались когда-то их бабки и деды во время фашистских налетов.

«Моя бабушка, двоюродная, она была партизанкой, и ее именем даже названа одна из деревень в Донецкой области, Мария Белецкая ее звали, — говорит Людмила Москалькова. — Марию пытали, звезду вырезали на спине, а она все равно молчала, и фашисты даже подумали, что она глухонемая. И только когда ее вешать повели, она крикнула что есть мочи: «Смерть немецким оккупантам!». Я совсем маленькая была, когда мы с бабушкой поехали на ее перезахоронение, как тело доставали из могилы не помню, но остались в памяти волосы, косы, такие черные-черные и густые... И я еще подумала: хорошо, что у нас в стране навсегда теперь мир».

Лето стояло жаркое, а она в платочке после химии, как жить без света, без денег, без еды. У кого что было, тем и делились: у одних соседей хлеб сегодня, у других — помидоры с огурцами. Еще колодец свой спасал, конечно, — как без воды? «Люди проверялись в беде, война показала, кто есть кто на самом деле. Одна бабулька нашлась такая предприимчивая, воду стала продавать, ведро — пять гривен, так к ней сразу приехали «стрелковцы» и поставили на место: бабуля, ты это прекращай, иначе арестуем. Действительно, при ополченцах не было ни грабежей, ни мародерства, ни хулиганства, даже пьянства не было, потому что за все это по законам военного времени могли и к стенке поставить».




А потом их дети ушли и пришли чужие. Ненавистные.

«Старики вспоминают, что даже немцы были не такие жестокие, как те же полицаи с Западной Украины. Те, западенцы, действительно, они же нас люто ненавидят. Помню, как в городе уже стояли украинские войска, мы едем на городском автобусе, и его останавливает патруль, в салон входит молоденький мальчик с автоматом и военной форме. «Украине слава!» — кричит он на весь автобус. А мы молчим. Мы же должны отвечать «героям слава», но молчим. «Как же я вас ненавижу, — сплевывает он на пол и добавляет по-украински. — Хорошо, поживите еще трошки», — немного, значит».



Людмила радовалась, что мальчишки ее далеко, служат в Донецке. И что соседи оказались порядочными людьми, никто не выдал новым властям, не стуканул, что Артур с Романом в ополчении, наверное, потому, что почти в каждой семье был свой отец или сын или брат, которые тоже там. А оставшиеся при Украине родители отныне платили налог на войну, в которой убивают их детей, в Киев, в государственную казну. Зона АТО. Посередине города на площади новые власти поставили ящик, куда каждый желающий мог принести и положить свое письмо с доносом.

Это было горько и жестоко, но Людмила и не подозревала, что самая большая беда ждет ее впереди. И с Украиной она не связана.

20 сентября 2014 года. В одном из кафе Донецка начался скандал с битьем посуды и выстрелами в воздух — оружие же дармовое. Наряд полиции скрутил и доставил драчунов на гауптвахту. Была как раз смена Артура Москалькова.

Главного дебошира, некоего Тимашова В.С., поместили в камеру на первом этаже, где он просидел примерно полчаса — с 3.30 до 4.00 утра. Затем его, согласно расписанию, вывели в туалет, расположенный в этом же здании.

И снова из материалов уголовного дела, неуклюжие, невнятные строки: «Во время возвращения из туалета один из задержанных высказал командиру отделения конвойного взвода Москалькову жалобы на задержанного Тимашова, который якобы ведет себя неадекватно, причиняя себе царапины на лице и криком мешая отдыхать другим задержанным. В ответ на поступившие жалобы Москальков остановил проходившего мимо Тимашова и поинтересовался у него причиной неадекватного и агрессивного поведения».

Дальше, согласно материалам уголовного дела, конвоиры вступили в предварительный сговор, в качестве наказания за плохое поведение Тимашова, действуя умышленно, они применили к нему физическую силу, а именно: дважды ударили правой рукой в область правого плеча и грудной клетки и три раза стопой правой ноги в ту же грудную клетку. В воспитательном процессе, который продолжился около камеры номер пять, куда переместили задержанного, так как в предыдущей он всех бил, участвовали трое конвоиров, они потом и предстанут перед судом по обвинению в убийстве.

«12.40 20 сентября 2014 года в связи с ухудшением здоровья и потерей сознания к Тимашову была вызвана бригада скорой медицинской помощи, врачи которой зафиксировали смерть потерпевшего».

Причиной смерти, согласно заключению судмедэкспертизы, явилась сочетанная травма тела с ушибом головного мозга, множественными переломами ребер с двух сторон, разрывом левого легкого, осложнившаяся развитием левостороннего гемоторакса, отек головного мозга и легких. Характер и количество телесных повреждений свидетельствуют, что для их образования необходимо не менее сорока воздействий тупыми предметами.

— Только отчего-то в материалах дела не написано, как этот самый Тимашов, разбуянившись, попытался вырвать в коридоре табельное оружие у конвоиров и реально мог сотворить кровопролитие, — продолжает Людмила Москалькова. — Что они его долго не могли успокоить, что это он устроил вечером перестрелку в кафе, откуда его забрали, об этом тоже ничего не сказано, а ведь тогда вполне могли пострадать совершенно невинные люди. Этот самый Тимашов был пьян, практически невменяем, и не просто пьян, я думаю, а может быть, и похуже. Он, как показывают многочисленные свидетели, пытался избить моего сына во время конвоирования в туалет, тот едва уклонялся от его ударов».

Во время следствия выяснилось, что задержанный действительно профессионально владеет приемами рукопашного боя, у Тимашова серебряная медаль чемпиона Украины по кикбоксингу. Так что не дать себя в обиду он точно бы смог.

Максимум, что грозило конвоирам, это превышение пределов необходимой обороны. Да и то, если докажут, что смертельные удары нанесли именно они. Но вдруг выяснилось, что у убитого дебошира и после смерти отличная «крыша» — оказывается, он был личным охранником самого главы Донецкой республики Александра Захарченко, то есть не простым смертным, и тот, понятное дело, приказал немедленно разобраться в том, что произошло, и со всей строгостью наказать виновных и причастных.

Командира конвойного взвода Олега Павленко, 1974 года рождения, добровольца, поехавшего на войну после кровавых событий 2 мая в Одессе, тоже из бывшей славянской бригады, и конвоира-стрелка Алексея Горлова. А самое главное — Артура Москалькова.

«Им вменили то, что они якобы чуть ли не пьяными избили безоружного, хотя это было совсем не так, — плачет мать Артура Москалькова. — Во-первых, мой сын вообще никогда не пил, а во-вторых, они доставили этого Тимашова в камеру вполне себе живым и здоровым, умер тот только на следующее утро, и к нему ночью заходили и другие люди, сотрудники гауптвахты, пытаясь его успокоить, как говорят, он бился головой о стенку камеры, в том числе к нему заходили и те, кто потом сбежал на Украину, так что расправиться с убитым Тимашовым мог вообще кто угодно, но обвинили в этом прежде всего моего сына...»

Защищать «славянских» никто не стал. И все трое отправились в тюрьму. Причем на самый длительный из возможных сроков — 15 лет. Высшие судебные инстанции, как это принято, утвердили и подтвердили первоначальный приговор. Да и кто пойдет — против воли главы государства, пусть и непризнанного? О том, что его охранник вел себя разнузданно и реально угрожал жизни простых прохожих, а потом еще попытался обезоружить конвоиров на гауптвахте, никто и не вспомнил.

Людмила подхватила старшего, потому что оставаться в Донецке было и для него уже опасно, возвращаться в Славянск — то есть на Украину, и того хуже, направо пойдешь — коня потеряешь, налево — без головы вернешься. Прямо — только Россия.



Из Славянска в Донецк по пропуску. А сумки тяжелые, кости болят, давно уже у врачей не проверялась. Сначала минует украинские блокпосты, затем уже идут донецкие. И все чего-то хотят, ждут чего-то с автоматами наперевес... Наверное, эта картина будет приходить к ней во снах до самого конца жизни.

Билеты до Донецка по цене такие же, как и до Москвы. Это если подороже, без досмотров и пересадок. Подешевле, то будет нужно несколько раз выгружаться и успевать перебегать с поклажей на другие автобусы. А куда ей одной, такой больной, и с тяжеленными сумками. Людей тьма-тьмущая, все куда-то спешат, всем куда-то надо.

Ей же — к сыну. На короткое свидание.

«Сейчас не знаю даже как быть. Мы же уже живем не в Славянске. Как передать ему весточку, — вздыхает Людмила Москалькова. — Надеюсь, что в августе нам дадут длительное, хотя бы на три дня, а то что — придешь, погладишь рукой стекло, за которым он стоит, — и только...

Я не знаю, кто еще может мне помочь, если самый главный в ДНР Захарченко, и это дело и так у него на контроле. Я готова письмо ему написать, на колени упасть перед ним, чтобы он только помиловал моего ребенка, ведь так нельзя, ведь он же не виноват... Вся жизнь его сломана. Почему же нельзя по справедливости во всем разобраться? — женщина снова вытирает слезы. — А вдруг, если я вам сейчас все это честно расскажу, меня вообще к нему больше не пустят? Вдруг?

— Как же не пустят, раз по закону положено, — успокаиваю ее я.

— По закону-то положено... Только где он, этот закон...

...Иногда им, оставшимся в живых и невредимых немногим «стрелковцам», кажется, что все могло бы быть иначе, все можно было бы переиграть, если найти ту точку, после которой все пошло не так, как надо.

Аэропорт, дебальцевский котел, Иловайск, Славянск. Перемотать эту пленку задом наперед.

Что было бы, если бы они остались тогда, в ночь с 4 на 5 июля, в городе? Положили бы бессмысленно всю бригаду, не уцелел бы никто? А может быть, это и к лучшему — стало бы понятно, что эта братоубийственная бойня никому не нужна, одним она принесла только горечь и боль, другим — безнаказанность и подлость.

Об этом знает Людмила Москалькова. И ее старший сын Роман знает тоже. Ну что им с этого знания... Осыпались лепестки сорванного у подъезда белого жасмина в вазе на стареньком холодильнике.

...Шел четвертый год войны.

P.S. Фамилия главных героев изменена, так как вдруг им придется вернуться…

Екатерина Сажнева