Дмитрий Ольшанский: Одинокий человек с кувалдой

1.

Такие люди всегда обнаруживаются где-то в истории. То они не чуждые широких жестов разбойники из тёмных лесов, то беспутные рыцари, отбившиеся от своего короля в грабежах крестовых походов, то жестокие конкистадоры, проходившие сквозь материки, то карибские пираты – с лицензией на абордаж или без, то полевые командиры гражданских войн, где не так важно, за кого драться, то отчаянные скоробогачи, чередующие миллионерство с банкротством, то ковбои, сурово глядящие с плакатов под надписью wanted навстречу виселице, а то и просто лихие люди, безоглядно следующие за своей звездой.

Им всегда сначала везёт, потом везёт невероятно, а потом почему-то совсем не везёт.

Они играют, закладывая свою судьбу, играют быстро, помногу, – и обязательно чувствуют, что с ними что-нибудь нехорошее должно случиться.

2.

История производит то, что ей требуется, из любого подвернувшегося материала, примерно как рукастый мужик, мастерящий нечто причудливое из клубка проводов, горы железа и старых тряпок.

Кто мог представить, что ленинградский спортивный мальчик, затем фигурант безобразного уголовного дела с длинным сроком, затем сомнительный делец на криминальных питерских улицах, затем ресторатор, организатор придворных банкетов, владелец того и сего, человек, без сомнения, колоритный, но всё-таки из определённой колоды, которую мы хорошо знаем, – вдруг сделается сердитым голосом воюющей России, символом фронтовой ярости, героем целой патриотической толпы?

Как вообще образовался в русском эфире этот бешеный шестидесятилетний Пригожин в экипировке штурмовика, произносящий свои запретные речи, стоя на переднем донбасском краю, среди разрушенных многоэтажек?

Об этом будут думать и в двадцать втором веке.

3.

Выигранное Пригожиным у армии Украины сражение в Бахмуте – стало большой национальной победой, поскольку случилось на пике сопротивления противной стороны.

Успехи России 22-года – прежде всего, в Приазовье, – можно было объяснить, помимо несомненного мужества русского солдата, ещё и удачными обстоятельствами, а именно эффектом февральской неожиданности, неготовностью врага воевать одновременно везде, отсутствием тогда ещё серьёзной западной помощи. Но к тому моменту, когда Пригожин, во главе своего Шервудского леса, пошёл на Бахмут, – против него была стянута полноценная регулярная армия, усиленная всем западным миром. Неужели же этот страшный тип, собравший свой Вагнер из отставников и ушкуйников, сможет продавить целое государство?

Но он смог. Какой ценой – вопрос существенный, но для его славы уже второстепенный. Поэт сказал об этом раз и навсегда: «сколько он пролил крови солдатской в землю чужую! Что ж, горевал? Что он ответит, встретившись в адской области с ними? «Я воевал».

Да и земля – ему это было всё равно, но я настаиваю, – не чужая.

4.

Философия жизни этого беспокойного человека была сформулирована Пушкиным.

«Лицо самозванца изобразило довольное самолюбие.

– Да! – сказал он с весёлым видом. – Я воюю хоть куда. Знают ли у вас в Оренбурге о сражении под Юзеевой? Сорок енаралов убито, четыре армии взято в полон. Как ты думаешь: прусский король мог ли бы со мною потягаться?

Хвастливость разбойника показалась мне забавна.

– Сам как ты думаешь? – сказал я ему, – управился ли бы ты с Фридериком?

– С Фёдор Фёдоровичем? А как же нет? С вашими енаралами ведь я же управляюсь; а они его бивали. Доселе оружие моё было счастливо. Дай срок, то ли ещё будет, как пойду на Москву.

– А ты полагаешь идти на Москву?

Самозванец несколько задумался и сказал вполголоса:

– Бог весть. Улица моя тесна; воли мне мало. Ребята мои умничают. Они воры. Мне должно держать ухо востро; при первой неудаче они свою шею выкупят моею головою.

– То-то! – сказал я Пугачёву. – Не лучше ли тебе отстать от них самому, заблаговременно, да прибегнуть к милосердию государыни?

Пугачёв горько усмехнулся.

– Нет, – отвечал он, – поздно мне каяться. Для меня не будет помилования. Буду продолжать как начал. Как знать? Авось и удастся! Гришка Отрепьев ведь поцарствовал же над Москвою.

– А знаешь ты, чем он кончил? Его выбросили из окна, зарезали, сожгли, зарядили его пеплом пушку и выпалили!

– Слушай, – сказал Пугачёв с каким-то диким вдохновением. – Расскажу тебе сказку, которую в ребячестве мне рассказывала старая калмычка. Однажды орёл спрашивал у ворона: скажи, ворон-птица, отчего живёшь ты на белом свете триста лет, а я всего-навсе только тридцать три года? – Оттого, батюшка, отвечал ему ворон, что ты пьёшь живую кровь, а я питаюсь мертвечиной. Орёл подумал: давай попробуем и мы питаться тем же. Хорошо. Полетели орел да ворон. Вот завидели палую лошадь; спустились и сели. Ворон стал клевать да похваливать. Орёл клюнул раз, клюнул другой, махнул крылом и сказал ворону: нет, брат ворон; чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что Бог даст!»

Петруша там отвечает Емельяну, что для него жить убийством и значит клевать мертвечину, но это – правда его благородного мира, и она не годится для демона, у которого своя мораль, и своё неизбежное наказание за неё.

5.

Не нужно иллюзий: свидетельств о жестокости, цинизме и мрачных беззакониях, которые творил наш герой, уже достаточно, чтобы не считать его кем-нибудь вроде Гарибальди или Че Гевары, трезво понимать, что он пришёл в русскую историю буквально с большой дороги.

Добавим к этому, что романтизация насилия, свойственная его зловещему войску, никак не женилась с принятым в России гуманистическим образом солдата, ушедшего в окопы во имя финального результата, то есть победы и мира. Вагнеровцы любили не результат, а процесс, приближаясь скорее к викингам, чем к советским ветеранам, и кувалда, избранная Пригожиным в качестве символа, призвана была пугать, а вовсе не поэтизировать его занятие.

Больше того, не нужно и приписывать ему и воображаемую идейность, политическую принципиальность, ту самую, которой всегда так много у людей, неспособных брать города, зато сведущих в «измах». Пригожин, цитируя классику, дрался, потому что дрался, он шёл за успехом, за фартом, за славой, а вовсе не за окончательным поражением Украины, которую, к моему огорчению, то и дело нахваливал. Его удаль происходила из той эпохи, где ещё не было утвердившихся наций и государств с их определённой лояльностью, и где бродячий барон, искатель золота и приключений, был сам себе хозяин.

Тем не менее, России нужны такие люди. Они, при всех претензиях к ним, та соль, без которой нельзя приготовить блюдо нашего величия.

6.

Популярность Евгения Викторовича – в среде вооружённых спецов и в народе – была основана на двух его свойствах.

Во-первых, и это сделало его авторитетом в окопах, он в своей работе предпочитал положительный отбор, он шёл за прибылью, а не прикарманивал убытки. Иными словами, он выдвигал лучших, давал право голоса знающим и отличившимся, принимал решения в интересах дела, а не в логике «как бы чего не вышло» или «согласуем эту проблему с женой зятя племянницы брата однокурсника Иван Иваныча, а пока всё оставим как есть». В каком-то смысле, Пригожин действовал как классический старый американец, разве что не клал ноги на стол и не курил сигару, и эта его нацеленность на пользу, а не на бюрократический ритуал – притягивала всех, кто устал от безысходности чиновничьего мира.

Второе и главное – что превратило его в звезду для гражданских, – это его чувства.

Россия чудовищно изголодалась по эффекту личного участия человека с деньгами и положением – во всеобщих бедах. Рыбьеглазые начальники бубнят свои положенные тексты, и ждать от них эмпатии, пусть и не доброты, но хотя бы ярости, – так же бессмысленно, как и рассчитывать на марсиан. В России нет политической речи от первого лица, нет прямого разговора власти с гражданином, нет харизматического стиля, который вызывает магнетическое впечатление вовлечённости босса в жизнь простых смертных.

Честно говоря, это общемировая проблема – мы видим пластмассовых Макронов и синильных Байденов, и видим, как отчаянно рядовые американцы поддерживают своего героя Трампа, вопреки единодушной ненависти элит, вопреки всем уголовным делам, – но в России этот холод, это равнодушие, выраженное в том числе и в мёртвом государственном языке «проводимых мероприятий» и «работы с населением», принимает поистине катастрофические формы.

Люди хотят, чтобы кто-нибудь сильный – обращался именно к ним, переживал вместе с ними, злился за них, мстил за них, шёл навстречу огню, когда мог бы в теории и не идти. Русские люди сироты, это нелюбимый, обделённый вниманием народ.

И Евгений Викторович дал им это внимание, отдал им собственный громкий голос.

Могут сказать: это была имитация, театр. А я скажу: чтобы что-нибудь как следует имитировать, надо прожить это всерьёз.

7.

Памятный день 24 июня 2023 года я провёл в состоянии полной разрухи.

Разумеется, мне нравились вагнеровская смелость, пригожинское правдорубство, этот негодующий крик, этот мощный замах, – и, вместе с тем, я понимал, что прямо сейчас, и ровно этими, яркими и полезными людьми совершается тягчайшее преступление, бунт за спиной фронта с неизвестными последствиями. Этот поступок можно понять, но невозможно одобрить, это был роковой жест саморазрушения, который грозил утянуть за собой и саму Россию, но, по счастью, всё обошлось суточной нервотрепкой.

Миф о героях – любых героях, всех этих рыцарях, пиратах, ковбоях, разбойниках, самоназначенных командирах, – устроен так, что его протагонист обречён на грандиозную ошибку и трагическую гибель, иначе почти не бывает. Он много на себя берёт – и в финале расплачивается, он отражает удары от тех, кто впереди, но должен пропустить выстрел в спину, его обязательно предадут, накажут, достанут, и если не те, так эти.

Герой – всегда гордец, самозванец-Емельян, забирающий власть по праву силы и нахальства, но эта гордость, этот нарциссизм обеспечивают ему ложное чувство вседозволенности, всемогущества, неприкосновенности, и он забывает, что всему есть предел.

Пригожин сыграл по правилам этого мифа до конца.

И теперь, когда его нет, я по-прежнему не могу оправдать то, что он устроил, но и судить его уже поздно. Своей смертью он закрыл счёт.

8.

Евгений Пригожин придумал себе замечательный девиз – и, записывая свои обращения, всегда появлялся с одними и теми же словами, легко читавшимися на его форме.

Груз 200, мы вместе.

Солидарность с мёртвыми, с теми, кто убит и не знает, наш ли Бахмут, наконец, – самое естественное для воюющих, но, пока человек с кувалдой был жив, можно было объявить эту формулу не более чем риторикой. В самом деле, он богат, он влиятелен, он знаменит, а кто они, эти погибшие зэки и штурмовики? – так, список имён на камнях.

Но командир разделил участь всех своих боевых потерь. И всё то, что в его поведении могло показаться театром, политическим цирком, ядовитой эксцентрикой, а затем и непростительным преступлением, – оказалось преображено скорбным единством судьбы.

Государство забудет о нём. Вычеркнет бунтовщика из своих казённых отчётов, ведь у нас всё хорошо.

А русский народ не забудет. Русский народ таких любит – отчаянных, разбойных, злых и весёлых, сложивших голову непонятно за что. За размах молодецкий.

Всё было и всё прошло. Больше не бизнесмен, не уголовник, не устроитель банкетов, и уже не хозяин армии башибузуков, – он шагнул в историю.

И там, в истории, где ценятся яркие краски, ему простят зло и дорисуют добро.