Александр Жучковский: Как я проиграл войну

В 2023 году у нашей группы в ДНР произошёл конфликт с военным руководством. Последствия были «далеко идущими» и привели к тому, что моя жизнь и деятельность почти на год встала на паузу. Благодаря помощи нескольких замечательных людей, катастрофических последствий удалось избежать. Соблюдая договорённости, я не писал о происходящем, был ограничен в передвижениях и ожидал перевода в другую воинскую часть, что благополучно произошло в мае этого года.

Находясь на «карантине», я решил начать работу над новой книгой, в которой хотел рассказать о десятилетней войне в Новороссии, своём опыте и его переосмыслении. Начать я решил «с конца» – с последних месяцев и лет службы, и потом уже ретроспективно охватить период от Русской весны до СВО. Название будущей книги – «Как я проиграл войну» – родилось в беседах с моим донецким другом Рустамом Губиным, который в тот изоляционный период был ко мне ближе всех, и как никто понимал ситуацию, в которой я оказался, и моё осмысление этого донбасского десятилетия.

Как я проиграл войну? И сам вопрос, и ответ на него лежит скорее в области философии и психологии, нежели в области войны и политики. Военно-политический аспект этой истории стал для меня вторичным. Начав писать год назад, я понял, что пишу только для себя. Публиковать написанное в жанре личного дневника было бы странно – вряд ли большинству читателей интересны мои духовно-психологические умозаключения, сделанные в период жизненного и творческого кризиса. 

Однако, кризис миновал. Период мучительного переосмысления реальности закончился и писать «для себя» нужды больше нет. Писать для людей – куда лучшая идея. Хотя само это разделение неверно. Личное и общественное, философия и политика, война и мир, материальное и духовное – все области и грани жизни теряют противопоставление и взаимно интегрируются.

Меня снова затянула военная служба, и полноценно работать над книгой я смогу не скоро. Поэтому я буду писать книгу онлайн – периодически публиковать посты о событиях и впечатлениях в хронологическом порядке – с самого начала.



За десять лет войны я наблюдал за судьбами сотен втянутых в неё людей. Многие из них влияли на мою судьбу, на чьи-то судьбы влиял я. Плотность событий создавала скорость жизни с крутыми поворотами, в которые входили не все. Эти люди боролись с врагом и грызлись друг с другом, покидали строй и снова возвращались, надеялись и верили, отчаивались и проклинали, купались в лучах славы и бесследно исчезали, терпели пытки и пытали сами, любили и ненавидели, отнимали жизни и рожали детей, садились в тюрьмы и погибали.

Подобные биографии мне раньше встречались в исторических книгах и фильмах – меня интересовала главным образом первая четверть двадцатого века. Я хорошо знал, что там происходило снаружи, потому что об этом подробно рассказали участники и красочно написали историки. Но я плохо понимал, что было внутри – в умах и сердцах всех этих людей, прошедших через войны и революции. Я говорю не об идеях и концепциях (с ними как раз всё понятно), а о чувствах и мотивациях – реальных, а не мнимых. И уж точно не понимал главного – что эти люди, по крайней мере их большинство, воевали сами с собой. Также как воевали сами с собой почти все, с кем довелось мне встретиться уже на нашей войне.

Сравнение с событиями столетней давности родилось из впечатливших меня кадров фильма «Солнечный удар», в котором показаны две сюжетных линии, две жизни. В одной – дореволюционная Россия благословенного 1913-го в красках Прокудина-Горского, молодой офицер с блестящим будущим, курортный роман с прекрасной незнакомкой. Во второй – разбитая гражданской войной страна и разбитый офицер в разбитых очках, без погон и без родины. Его мучает только один вопрос: как это всё случилось?

Событиях нашего времени выглядят не столь драматично, но огромным количеством людей переживаются как катастрофа. Последние двенадцать лет унесли множество жизней, изменили миллионы судеб. Революция в Киеве, восстание на Донбассе, гражданская война в Новороссии. Начало и провал СВО, тяжёлые потери и отступления, мобилизация, бунт Вагнера и его уничтожение. Как это всё случилось?

Многие люди (среди них были мои довоенные друзья) заняли украинскую сторону и сбежали в Европу. Из добровольческого движения, с кем мы начинали в 2014-м, остались единицы. Главный герой восстания оказался в тюрьме. Почти все командиры ополчения уничтожены. Наши лучшие идеологи, Крылов и Просвирин, скончались ещё до СВО. Как это всё случилось?

Все мои близкие на Донбассе в последние годы прошли через тяжёлые испытания или погибли. Один офицер по ложному обвинению был посажен в тюрьму. Другой тоже оказался в тюрьме – застрелил человека. Третий бесследно исчез при нашем отступлении. Мой первый командир получил тяжёлые ранения на фронте и выжил, но через полгода погиб в ДТП. Мой комбат на СВО был застрелен своим же командиром полка. Татарский взорван в Питере, Берег застрелен в тылу, Мурз застрелился сам. Как это всё случилось?

В этом вопросе – не та тяжесть, разбитость, обескураженность, которые олицетворяет собой герой «Солнечного удара». Конечно же, нет. Всё произошедшее и пережитое давно не вызывает ни страданий, ни сожалений. Это не очерствение и не профдеформация. Я не материалист. Выражение «смерти нет» я понимаю буквально. Физический мир и телесное существование для меня относительно и вторично. С абсолютной точки зрения никто не умирал. Причин для страданий нет.

Но мы живём, мыслим и действуем на относительном уровне. И здесь, в контексте моего повествования, вопрос – как это всё случилось? – служит не драматургии, а погружению в прошлое, к началу событий (2014) и даже глубже – к тому, что этим событиям предшествовало, что их обусловило. Поэтому первые главы я посвящу тому, где я был, что делал и о чём думал до того, как оказался в Новороссии.



2 мая 2014 года был редким в тот период днём, когда я ничего не делал и не заглядывал в новостную ленту. Этому дню предшествовало насыщенных полтора месяца политической активности, связанной с событиями в Новороссии. В марте я удачно съездил в Крым, неделей ранее вернулся с неудачной поездки на Донбасс, а накуне участвовал в организации Первомайской демонстрации в поддержку Русской весны на Невском проспекте. И хотя в те дни и недели мы круглосуточно следили за происходящим на Донбассе, почему-то именно в тот роковой день я ни за чем не следил и занимался личными делами. 

Вечером я поехал на встречу, сел в метро и первый раз за день решил почитать ленту.   

Это был тот момент, который полностью и необратимо изменил мою жизнь. Кадры из Одессы вызвали во мне то, что называется изменённым состоянием сознания – подобное обычно происходит при серьёзных потрясениях или употреблении психоактивных веществ.

Я вышел из метро на Невский проспект у канала Грибоедова. Сколько вечеров выносило меня на это место, чтобы тут же увлечь дальше – в рестораны, офисы или квартиры, где в разношёрстных компаниях неуёмна пилась, курилась, воображалась и бурлила жизнь нас, вечно молодых и вечно пьяных, ищущих смыслы и достигающих целей. Но в тот момент шумный поток городской жизни и обаяние вечернего Питера прошли сквозь меня, не затронув. Жизнь закончила бег в никуда и остановилась – «всё встало на свои места». Идти было больше некуда и незачем. Куда бы я ни пошёл, я бы нёс с собой горящий Дом профсоюзов.  

К тому моменту в Донецке и Луганске ополченцы почти месяц блокировали областные органы власти, а Стрелков с вооружённым отрядом уже две недели как удерживал Славянск. Было понятно, что в Питере больше делать нечего.

Мой друг, с которым я ехал встречаться 2 мая, не был готов всё бросить и ехать в Новороссию, и я сразу потерял к нему интерес. 

На следующий день я встретился с комиссаром движения «Наши» в наивной надежде найти там добровольческий потенциал. Эта молодёжная организация, щедро финансируемая и опекаемая правительством, была создана после первого украинского Майдана (2004) с целью противодействия «цветной революции» в самой России. Никакой политической борьбы и живой идеи у «Наших» не было – их активность питали лишь админресурсы и политтехнологи. Логично, что когда в России в 2011-м разыгралась «цветная революция» (точнее попытка её разыграть), никакого влияния на улицу молодёжная армия «Наших» не оказала. Не проявила она себя никак и в событиях в Новороссии. Питерский комиссар «Наших» на встрече со мной всецело разделял мой решительный настрой, искренно негодовал о произошедшем в Одессе, но вразумительного ответа о реальном участии так и не дал.

В течение суток я написал много сообщений и провёл ещё несколько встреч, но людей с изменённым состоянием сознания среди них не было. Все были поражены одесской трагедией, поддерживали мою идею, некоторые отправились воевать позже, но тех, кто был готов бросил всё и ехать немедленно, в Питере я не нашёл.

Но я нашёл такого человека в Москве. Его звали Олег Мельников.



Об Олеге Мельникове я недавно вспоминал в связи с выходом на «Базе» большого материала-расследования о его жизни и... хотел написать «смерти», но она не подтверждена. Мельников бесследно пропал с двумя товарищами в районе Купянска 8 сентября 2022-го при нашем отступлении. Их нет ни в одном списке пленных или погибших. Наши войска только на днях освободили Купянск. Может быть, мы что-то узнаем, но надежд давно уже нет.

Я виделся с Олегом в Донецке за неделю до его исчезновения. Но это уже другая история, к описанию которой я подойду не скоро. За восемь лет до этого судьба свела меня с Мельниковым в Москве, откуда началось наше путешествие в Новороссию.

Несмотря на то, что нас связывали близкие отношения, Мельников редко был по-настоящему расположен для откровенного разговора, и в начале нашего знакомства, и даже годы спустя я не до конца понимал его реальных мотиваций, в т.ч. участия в войне. Меня удовлетворяли его абстрактные фразы о борьбе за справедливость, а больше я узнать и не пытался. Причина этого непонимания была не только в закрытости Олега, но и во мне самом: в тот период я вообще плохо понимал и чувствовал людей, меня в большей степени интересовали их деловые качества и соответствие моим устремлениям, чем личные мотивы и переживания. Виной тому была моя фанатичная идеологизированность и чувство собственной важности. Прерву воспоминания об Олеге и попробую рассказать, почему я легко сходился с такими людьми как Мельников, и что привело меня на войну.

Я родился и вырос при советском режиме. Речь, конечно, не об СССР (где я действительно родился и прожил пять лет). Советским режимом был мой собственный дом. Мой отец был носителем тоталитарного сознания и крайне регрессивных взглядов на воспитание. С детства меня окружала атмосфера, которую можно описать в политических терминах советского строя – закрытость, цензура, ограничение свободы слова и тотальный контроль над всеми сферами жизни. Моей реакцией по мере взросления было неуклонное движение к свободе с детскими формами подполья и юношеским диссидентством. Продолжая советскую аналогию, мои «шестидесятые», когда я впервые ушёл из дома, пришлись на двенадцать лет, а «девяностые» – на пятнадцать, когда я начал самостоятельную жизнь. Таким образом, ограничение свободы стало для меня с ранних лет главной угрозой, а борьба с ограничениями (в т.ч. мнимыми) – одним из основных стимулов в жизни.

В начале 90-х в России был вал самоубийств – потеряв все опоры в жизни и не найдя себя в перестроечных свободах, люди массово сводили счёты с жизнью. Наша семейная «перестройка» обернулась той же трагедией с моим старшим братом Юлием, хотя и не сразу, а через восемь лет после нашего выхода за «железный занавес». Не выдержав столкновения с реальностью и не найдя никаких опор в свободной жизни, Юлий застрелился в возрасте 23 лет. Он был самым близким мне человеком. Произошедшее стало одной причин, которые через пять лет привели меня на войну.

Когда в 2024 году в ЛНР застрелился Андрей Морозов, я не был удивлён. Он был к этому предрасположен. Мы не были близкими друзьями, и я не знаю, каким было детство Мурза, но эпизодического общения хватило, чтобы увидеть его внутреннюю надломанность и постоянный поиск причин, чтобы жить. Главную причину он нашёл на войне. Андрей был героическим и мужественным парнем, его самоотверженная служба придавала ему сил и наполняла жизнь смыслом. Смысла и сил хватило на десять лет. Многие потом писали, что Мурза «довели» (его тогда за критику Минобороны жёстко травили, в т.ч. с участием Соловьёва), но правда в том, что он к тому моменту больше не хотел жить. Его конфликт с военным руководством и накаты со стороны СМИ были лишь поводом, «последней каплей».

Андрей был мне по-человечески симпатичен, потому что я чувствовал его внутреннюю драму, понимал его психотип. Я всегда сочувствовал надломленным людям – они напоминали мне моего брата.

Очень часто психологическая близость людей образуется из пережитого ими схожего опыта – особенно потери близких в раннем возрасте. Думаю, что подобный опыт неосознанно сыграл роль и в моём сближении (которое переросло в многолетнее плодотворное сотрудничество) с Димой Бастраковым, основателем издательства «Чёрная сотня». Дима вырос в депрессивной нижегородской глубинке, и в молодом возрасте покончили с собой один за другим четверо (!) его друзей. Закономерно, что жизнь Димы стала тесно связана с войной.

К слову, главной причиной сближения Леннона и Маккартни было то, что оба в возрасте 17 и 14 лет потеряли матерей (мать Пола умерла от рака, мать Джона погибла в автокатастрофе). Обоих сблизило несчастье, и эта близость стала одной из причин появления величайшего музыкального ансамбля столетия (привет ироничному парню в комментариях, который спрашивал, буду ли я писать про Битлов).

Начав самостоятельную жизнь, я был абсолютно свободен, но сформированная в условиях несвободы психика на всех этапах жизни подсознательно искала ограничения, их находила и героически преодолевала. Личностно я не был конфликтным человеком, но всегда оказывался в местах и ситуациях, требующих решения проблем, достижения справедливости и реализации прав – начатая в детстве борьба за свободу должна была продолжаться. Чтобы борьба была эффективной, я создал для себя множество железобетонных опор в виде идей личностного роста и общественного долга. Но то, что до определённого этапа наполняло жизнь смыслом и целеполаганием, стало ей мешать – в первую очередь, болезненным ростом ЧСВ, создающим всё большую дистанцию с людьми и Богом. В какой-то момент внутри меня начался обратный процесс – деконструкции и выкорчёвывание этих намертво вросших в сознание опор, утративших всякий смысл. Но об этом потом.

Большинство людей с конфликтным «программным обеспечением» продолжают бороться с реальными или мнимыми угрозами в пределах личной, иногда профессиональной жизни. Малая часть людей выходит со своей борьбой во внешний мир – масштаб зон конфликта, куда они вовлекаются, зависит от ширины кругозора. И если конфликт и борьба является для человека привычной формой жизни – его всегда привлекает политика, а пространство войны для него – естественная стихия.

Мой кругозор с самой «перестройки» формировала историческая и религиозно-философская литература. Закономерно, что с моим детским опытом я стал антисоветчиком и пламенным патриотом дореволюционной России. РФ я воспринимал как продолжение ненавистного СССР, и такое положение дел мне представлялось недопустимым. По достижении совершеннолетия я решил, что Россию нужно спасать. Также мне стало очевидно, что без моего деятельного участия спасение России невозможно.



2007 год. Я вернулся со службы на флоте, поступил в университет и был полон решимости спасать Россию от узурпаторов, превративших Империю в страну третьего мира и открывших её восточные ворота для орд среднеазиатских варваров. Страна, впрочем, была занята более насущными вопросами. Меньшинство граждан, проявивших расторопность в 90-е, купалось в нефти, остальные только пришли в себя после ельцинского погрома и наслаждались первыми плодами путинской стабильности. Патриотизм тогда ещё был не в моде, а национализм приравнивался к фашизму. Имперские фантомные боли беспокоили редких деятелей культуры, пожилых патриотов и выросших на дореволюционной и белоэмигрантской литературе юных энтузиастов вроде меня.
 
Политика в широких массах тоже была не в моде – она пришла несколько позже с развитием соцсетей и появлением Навального. В политсреде ещё были популярны газеты и журналы, а в рунете самой политизированной и дискуссионной площадкой был «Живой журнал». Оппозиция в основном была представлена давно сформированными системными партиями. Несистемная оппозиция и уличная активность выглядели неубедительно. Единственными заметными массовыми выступлениями в те годы были протесты в связи с монетизацией льгот (2005) и набирающий с 2006-го силу ежегодный Русский марш. 
 
Национально-патриотическое движение было представлено множеством региональных организаций бело-монархического и лево-патриотического толка. Скинхеды ещё гоняли таджиков, футбольные фанаты политизировались, но в целом праворадикальная движуха сходила на нет или оставалась в подполье. Сильного всероссийского движения, подобного РНЕ в 90-е, так и не сложилось. Многие деятели пытались этого добиться, но безуспешно – почти все крупные организации были склонны к дроблению из-за того, что их руководители имели разное видение спасения России и демонстрировали острую нетерпимость друг к другу. Большинство этих организаций можно было назвать политическими с большой натяжкой – серьёзными ресурсами они не владели, влиять на процессы хотя бы на муниципальном уровне не умели и обеспечить своих активистов осмысленной деятельностью не могли; их активность ограничивалась редкими бестолковыми митингами и кухонной говорильней преимущественно антисемитского толка. Заметным исключением тогда стало набирающее популярность Движение против нелегальной иммиграции (ДПНИ) – оно вобрало в себя часть людей из РНЕ и быстрыми темпами пополняло ряды молодёжью, недовольной засильем мигрантов и разгулом выходцев с Кавказа. ДПНИ стало организацией, которая планировала пойти по пути многих правых партий в Европе, которые на волне антиэмигрантских настроений сумели легализоваться и получить парламентское представительство.
 
ДПНИ было одной из первых национальных организаций, озаботившихся респектабельным «европейским» стилем и реальным политическим участием, придя на смену сообществам уставших патриотических бородачей из 90-х, которые отталкивали образованную публику пустопорожней болтовнёй и непрезентабельностью. ДПНИ сосредоточилось на проблемах азиатских нелегалов и северокавказского криминала, всячески избегая имперской риторики и вопросов внешней политики. Оранжевая революция на Украине (2004), конечно, активно обсуждалась, но большого впечатления и влияния на национальное движение не оказала. Все считали Украину частью исторической России, программы большинства патриотических партий содержали пункты о необходимости воссоединения с Украиной и Белоруссией, но это всегда считалось делом далёкого будущего, и мало кто мог помыслить и тем более спрогнозировать, что этот процесс – пусть и столь тяжело и медленно – начнётся так скоро.

В 2008 году я примкнул к ДПНИ и три года участвовал в его деятельности в Питере, пока движение в 2011 году не было признано судом экстремистским и не запрещено. Политическую эстафету у ДПНИ приняла Национально-демократическая партия с уже более серьёзными ресурсами и планами, но об этом чуть позже.

Главным же сообществом национально мыслящих людей в Питере, с которыми я в те годы связал свою жизнь, было Русское имперское движение – национально-монархическая организация, которую от большинства похожих сообществ отличала практическая деятельность. РИД было создано в начале нулевых петербуржцем Станиславом Воробьёвым.
Это была не самая заметная политическая организация в Питере, но она сделала упор на идеологическую и кадровую работу, плоды которой были получены не столько в общественной жизни, сколько в войне в Новороссии.
 
Уже в то время я успел устать от многочисленных патриотических теоретиков и говорунов, а почитав их литературу за последние двадцать лет, успел заметить, что каждый год они обещают падение антинародного режима и спасение России, но ни того, ни другого не происходило, из чего я сделал вывод, что все эти люди абсолютно не знают России. Я тоже не знал России, но стремился этот пробел восполнить. Мои молодые годы и амбиции требовали точных знаний и активных действий. Русское имперское движение удовлетворило этот запрос. За знания отвечал идеолог и глава РИД Станислав Воробьёв, за активные действия – Денис Гариев, руководитель военно-спортивного крыла РИД «Имперский легион».

Отдельные читатели, вероятно, посчитали, что под активными действиями имеется ввиду избиения мигрантов – в чём нас петербургская полиция, конечно, всегда подозревала. Однако, при всей неприязни к непрошеным гостям, для нас было очевидно, что спасение России от уличного мордобоя никак не зависит. От чего оно зависит – иногда было совершенно непонятно, учитывая тот факт, что даже самые сильные организации и политически грамотные люди практически никакого влияния на систему не оказывали. Уже тогда я стал подозревать, что спасать нужно не Россию, а себя. Мне были знакомы популярные в православной среде слова «спасись сам, и вокруг тебя спасутся тысячи». 

«Россия начинается с тебя» – такова были идея «Имперского легиона», который сконцентрировался не на политике, а на подготовке участников к возможным потрясениям. Потрясения вскоре начались – но не там, где их ждали. Весь наработанный опыт и потенциал легионеров пригодился уже в Новороссии. 

Наш военно-спортивный клуб начал работу ещё в 2008-м – обучал навыкам рукопашного и ножевого боя, выживанию в полевых условиях, огневой и альпинистской подготовке, прыжкам с парашютом, тактической медицине, топографии, связи и др. Позже клуб стал сотрудничать с ДОСААФ, получил более понятное для неидеологичных участников название «Партизан» (центр работает и поныне) и начал привлекать к курсам уже не только людей из национального движения, но и всех желающих.

Русское имперское движение и его «Легион» из всех питерских национальных организаций приняло наиболее активное участие в событиях 14-го года. Мы посещали Киев в конце 2013-го и Крым в дни его освобождения, участвовали в формировании добровольческого движения с самого начала восстания на Донбассе. С весны 14-го вся деятельность «Легиона» в Питере была направлена на подготовку и снаряжение добровольцев. 

После 2015 года (уже без моего участия) Русское имперское движение вышло на международный уровень – установило контакты и проводило консультации с национально-консервативными группами в нескольких европейских странах и США. Эта деятельность и наше участие в войне с Украиной вызвали у американских властей озабоченность, и в 22 году меня с несколькими членами РИД правительство США внесло в список международных террористов.

Но до того, как мы начали заниматься «терроризмом» на Украине, ещё несколько лет.

2010 год. Я пережил смерть брата, бросил университет (заканчивать вышку пришлось уже в Донецке) и с головой ушёл в политическую суету, которая начала накрывать Россию после фальсификации парламентских выборов. 

«ЖЖ» уже умирал, а Телеграм ещё не родился. Информационка бурлила в ВК и Фейсбуке. Загремел уличный рок-н-ролл. Взрывал танцпол Навальный. Ожили даже старые диссиденты и патриоты на пенсии – уж теперь-то падение режима неизбежно. На этот раз уже точно.



Осень 2012-го, Киев. В офисе партии «Свобода» под портретом Бандеры сидели два дурака. Один считал себя украинским националистом и важно говорил, второй считал себя русским националистом и внимательно слушал. Один недавно попал в украинский парламент и делился политическим опытом. Второй очень хотел попасть в русский парламент и приехал политический опыт перенимать. Одного дурака звали Владимир Ильенко, второго – Александр Жучковский.

Зима 2025-го. Владимир Ильенко – военнослужащий ВСУ на Краматорском направлении. В интервью украинским СМИ бывший парламентарий рассказывает, что украинцы стоят на Донбассе насмерть 11 лет и не сдадут его и теперь. Александр Жучковский – военнослужащий ВС РФ на Краматорском направлении. Парламентарием он так и не стал, зато служит в инженерном батальоне специального минирования и пишет книгу «Как я проиграл войну». 

К моменту, когда эта книга будет закончена, ВСУ на Донбассе уже не будет. А где будет Владимир Ильенко? Успеет уйти и будет давать интервью о том, что «проиграно сражение, но не война?» Или попадёт в плен и будет давать показания? Или больше ничего не скажет, не осознает и так и помрёт дураком?

Впрочем, мне до Ильенко нет никакого дела. Этот персонаж появился здесь случайно, в связи с воспоминаниями о довоенной жизни, в которой другой персонаж (я) был настолько политически гибким (дураком), что поехал перенимать политический опыт у людей, которые через два года начнут запрещать русский язык и давить танками русских в Новороссии. 

Почему слово «Украина» я знал с детства, а «Новороссия» – незадолго до того, как там вспыхнула война? Почему до 14 года я трижды был в Киеве, но ни разу не был на Донбассе? Почему я не имел никаких контактов с донецкими организациями, зато участвовал в консультациях с украинскими националистами? Почему три моих питерских друга заняли сторону Украины и сбежали из России ещё до СВО? Странный образ действий и выбор друзей для человека, который аттестовал себя как русского националиста и империалиста. А был ли я таковым?

Кем я был и кем себя считал – давно не имеет значения. Но в тот период мои национально-империалистические взгляды легко сочетались с либерально-демократическими, идеи контрреволюции (восстановления Империи) – с чисто революционными. Целью «спасения России» оправдывались любые действия, включая самое тесное сотрудничество с либералами и контакты с бандеровцами. 

Я был страстным оппозиционером и, несмотря на «национальный окрас», страдал типичным либеральным недугом – нелюбовь к государству была явно сильнее любви к России и создавала все эти искажения и противоречия в моём мировоззрении. 

Эта карусель закружилась в 2012 году. Мы бегали по площадям, писали памфлеты и мечтали о великих потрясениях. Уже дымили покрышки Евромайдана – и даже тогда политическое пьянство продолжалось.

Отрезвление наступило с первой пролившейся кровью. В момент реального выбора вся эта шелуха мгновенно отошла и осталось голое национальное чувство. Это чувство и привело меня и ещё тысячи добровольцев на Донбасс.



«Свобода лучше, чем несвобода», – провозгласил Медведев и вскоре возглавил РФ. А через четыре года, под занавес его президентского срока, Россию захлестнули акции гражданских протестов в связи с масштабными фальсификациями на думских выборах.

Больше стало в России свобод или меньше при Медведеве – вопрос дискуссионный. Во-первых, никто так не говорит – «при Медведеве», потому что с 2000 года Россия живет только «при Путине». Во-вторых, понимание свободы и запрос на свободу в наших широтах сильно разнится. Социальный расклад, конечно, был не столь примитивным, как рисовал кремлёвский агитпроп (белоленточная оппозиция vs Уралвагонзавод), но по большому счёту общество, как и всегда, делилось на тех, кто всегда недоволен и тех, кому «всё равно» (тех, кто всегда доволен, в расчёт не берём – это либо номенклатура, либо святые). В широких слоях общества было всё равно, и спроса на расширение свобод, конечно, не было. «Делай, что хочешь, только в политику не лезь, сиди дома» – таков был негласный наказ власти рускому человеку ещё с начала нулевых. Среднестатистический русский человек хорошо помнил, как было плохо и неуютно в России, когда свобод было много, поэтому никуда не лез и сидел дома у телевизора. Но его дети сидели в интернете, потрясений 90-х не оценили и легко воспламенялись от антиправительственной агитации. Если в начале нулевых на протестные акции выходили преимущественно люди в возрасте, то аудитория оппозиции в 2012-м стремительно помолодела, а Навальный – самый модный борец с режимом – завоевал популярность даже среди школьников. 

Я тоже боролся с режимом и принял активное участие в «снежной революции» в Питере. 

Улицу лихорадило почти три месяца. В будние дни люди работали, поэтому революцией занимались в выходные. Революционеры перекрывали проспекты и кидались в жандармов снежками – те отвечали дубинками. В целом всё было благопристойно и даже интеллигентно, по-питерски. Конечно, снежки иногда превращались в куски льда, порой исподтишка летели и камни – жандармерия огрызалась с удвоенной силой. Но насилие ограничивалось, в худшем случае, разбитыми носами и поломанными рёбрами. Жертвы полицейского беспредела запивали побои пивом в соседнем баре и шли в бой снова. Каждые выходные отделы полиции были забиты сотнями протестантов, значительная часть которых составляли студенты и футбольные фанаты. 

Мне этот карнавал быстро наскучил. Получив пару раз дубинкой по голове и посидев пару вечеров в полицейском участке, я решил, что с меня будет довольно роли агитатора и координатора. 

Однажды Координационный совет оппозиции созвал революционеров на очередную акцию протеста на Исаакиевской площади. Локация намекала на «взятие Заксобрания» (здание петербургского парламента) – в те месяцы митинги собирали от сотен до нескольких тысяч человек, и на улицах циркулировали слухи о том, что мы непременно будем что-то «брать». За несколько часов до митинга меня задержала полиция (за координаторами протестов постоянно ходила наружка) и доставила в питерский Главк. Внимание городской полиции привлекало не столько моё администрирование уличной активности (довольно условное), сколько её подогревание в соцсетях, где я вовсю упражнялся в революционном красноречии. В Главке со мной провели суровую беседу об ответственности за возможные беспорядки и отправили в ближайший отдел полиции, чтобы я там пересидел акцию на Исаакиевской. В отделе у меня поднялась температура и я затребовал скорую, пригрозив полиции журналистским скандалом в случае отказа в реализации моих прав. Приехавшая скорая зафиксировала температуру и меня отвезли в больницу. Оттуда, отказавшись от процедур, я направился на Исаакиевскую площадь, которая была полностью забита протестантами и уже взята в тройное кольцо ОМОНа. 

Я поднялся на второй этаж гостиницы Астория. Там мой товарищ по революции накануне снял номер с большими окнами на площадь. Вся толпа у городского парламента была как на ладони – удобно координировать движения и информировать общественность о борьбе с режимом. Номер в Астории стоил недёшево, но на координацию тогда давали неплохие деньги. Товарищ сидел в кресле, поглядывал в окно и, прихлёбывая кофе, писал в твиттер-аккаунт, который назывался «Здесь говорят Правду». Мне он говорил, что «революцию надо делать с комфортом». 

Толпа на Исаакиевской была заблокирована полицией, самых активных граждан паковали и пихали в автозаки, остальные уныло расходились. Законодательное собрание работало в обычном режиме.

Больше крупных несанкционированных акций в Питере, кажется, не было. Вскоре прошли президентские выборы, Медведева сменил Путин и наша борьба за свободу окончательно перетекла с улицы в твиттер.

Здесь напрашивается переход к украинской аналогии с вопросом – почему «снежная революция», в отличии от «Евромайдана», провалилась, но это слишком очевидно и не слишком интересно, чтобы тратить на это время. 

Она не могла не провалиться, потому что «делалась с комфортом» и в неё всерьёз никто не верил.

Ходили слухи, что за либеральной оппозицией тогда стояло окружение Медведева, который, якобы, не хотел отдавать престол Путину, и что тему курировал вездесущий Владислав Сурков (который позже стал помощником Путина по Украине и семь лет курировал Л/ДНР). Но разговорами на эту тему пусть развлекаются политологи.

Сами политические движения, которые я описываю, не столь уж важны – потому и столько иронии. Но благодаря возникшей тогда социальной динамике появились люди и проекты, которые сыграют роль и в моей жизни, и в Русской весне на Донбассе. Я имею в виду «Спутник и Погром», «Чёрную Сотню» и Национально-Демократическую партию.



Некоторые друзья и читатели выражают недоумение по поводу названия моего цикла, который в будущем планирует стать книгой. Говорят, отдаёт пораженчеством, не вдохновляет и т.п. 

В действительности, у меня нет задачи вдохновлять людей. И моя будущая книга – совсем не о войне, хотя и о ней тоже. Я пишу, прежде всего, о сознании. Всё остальное – содержимое сознания, его декорации.

В самом начале я писал, что вопрос о том, как я проиграл войну – так сказать, духовно-психологический. Война (борьба) всегда начинается и происходит в сознании – и уже потом выражается в физическом мире. Это то, что я обнаружил спустя десять лет нахождения на войне, в наблюдении за собой и окружающими. И я хочу показать этот процесс осмысления и осознавания через события моей жизни в Новороссии (и немного о том, что ей предшествовало). 

Публичный жанр обязывает значительную часть повествования отводить событиям, динамике жизни. Но сами по себе эти события не важны и часто несерьёзны (поэтому о многом невозможно писать без юмора) – имеет значение только то, как они, хронологически и в совокупности, служат опыту осознавания, самопознания. Это вообще единственное, что важно.

Вероятно, этот пост ничего не объясняет – ни название книги, ни саму концепцию. Ну и пусть. В конце концов, я только начал.