Вершинин: Революция достоинства (2)

Продолжение. Начало здесь.



Мы не быдло, мы не рабы!

События июля 1789 года в Париже элиты Сан-Доминго приняли с восторгом, и это понятно. Лучшие люди колонии, в метрополии они, даже с дворянским патентом, считались «третьим сословием», и как все «третье сословие» жаждали перемен, а поскольку на первом этапе Революции к рулю пришли их полные единомышленники, ничего худого «большие белые» в событиях не усмотрели, наоборот, активно в них вписались. Региональные собрания всех трех провинций поддержали новую власть, Колониальное собрание утвердило их решение, над чьим-то одиноким предложением провозгласить самостийность добродушно посмеялись,

и в Париж поехали депутаты, избранные для работы в Национальном собрании. В том числе, братья Ламеты, ставшие, наряду с Барнавом, Мирабо и прочими «новыми людьми старого образца», столпами «клуба фейянов», первой правящей партии конституционной монархии. Все инициативы новых властей элиты колонии поддерживала, потребовав от Парижа только сохранения социальной пирамиды, - против чего Париж, свято чтя частную собственность, ничуть не возражал. А всякие левацкие элементы, мараты, дантоны и робеспьеры местного разлива, как и в Париже, были поставлены под строжайший, - куда там при абсолютизме! Надзор. Дабы чтобы не мозолили глаза своим руссоизмом, не мутили умы и не мешали серьезным людям делать серьезную политику.

Однако, - опять-таки, как в Париже, - попытка остановить лавину ни к чему не привела, да и не могла привести. Ветер перемен всколыхнул общество насквозь, и первыми заявили про «Не дадим украсть у нас Революцию!», как и следовало ожидать, «цветные» Южной провинции, считавшие себя такими же белыми людьми и такими же французами, как традиционные господа, тем паче, что и кровь в их жилах текла та же. Вот в 1790-м, когда стало ясно, что перемен не предвидится, «цветная верхушка» и делегировала одного из своих лидеров, очень богатого и просвещенного мулата Венсана Оже, имевшего солидные связи в метрополии, съездить в Париж с петицией. И он поехал, но результат оказались совсем не такими, на какие «большие цветные» рассчитывали.

С одной стороны, деньги, знакомства, утонченные манеры и приятная внешность открыла месье Оже двери всех кабинетов и всех салонов, он даже на какое-то время вошел в моду. С другой, помочь ему не смог (или не захотел) никто. То есть, сперва-то казалось, что помогут: кто-то из доброхотов представил Собранию петицию Оже, и граждане депутаты в романтическом порыве охотно голоснули «за», предоставив «цветным» Сан-Доминго избирательные права. Однако коса нашла на камень: фракция фейянов, в которой влияние Ламетов было непререкаемо, тут же добилась приостановки декрета «до выяснения», затем пришел протест от губернатора колонии, указывавшего, что столь смелые реформы чреваты гражданской войной на острове и сепаратизмом, чего испанцы только и ждут.

После этого Собрание внесло в текст поправки, указав, что осуществление его постановления должно выполняться в зависимости от местных условий и в соответствии с желанием населения, выраженного органами местной власти. И тщетно Оже бегал по кабинетам: ему разъясняли, что всему свое время, а если он хочет равноправия, пусть остается в Париже, а король (Оже сумел добиться аудиенции) ответил в том духе, что он лично и рад бы, но теперь все решает народ в лицо лучших своих представителей. Зато у оппозиции, провинциальных центристов, именовавших себя «жирондистами», и радикалов из клуба Сен-Жакоб, - тогда они еще были союзниками, - экзотический гость нашел полное понимание, но помочь они могли только обещанием немедленно пойти навстречу требованиям угнетенного народа Сан-Доминго, но, конечно, когда окажутся у власти.

В итоге, огорченный итогами, но вдохновленный общением с Бриссо, Дантоном, Робеспьером (а есть данные, что и с Маратом) «бронзовый полубог», как прозвали его парижские дамы, вернувшись домой, подал петицию в Колониальное собрание, требуя свободы, равенства и братства, разумеется, только для цветных, а не для презренных «черных». И естественно, без успеха, - ему даже не стали отвечать. Однако парижские встречи и впечатления сделали свое дело: Оже переговорил с кем нужно, съездил в Англию, купил там оружие, и поздней осенью высадился на острове в сопровождении довольно внушительного по тем местам отряда – более 300 штыков.

Однако стать предтечей «Гранмы» не срослось. Возможно, десантируйся отряд на юге, он вырос бы за счет «маленьких цветных», но по каким-то причинам высадка случилась на севере, где мулатов было очень мало, а на юге «большие цветные» сочли затею авантюрой и не поддержали. Был, правда, вариант начать вербовку «черных», и соратник Оже, крайний радикал Жан Баптист Шаванн, так и предлагал, однако Оже идею отклонил, как «чудовищную», и после нескольких дней боев с остатками своих «барбудос» отступил на восток, к испанцам. Испанцы же его интернировали и обласкали, а потом, по требованию властей Сан-Доминго, выдали, для приличия попросив «отнестись милосердно».

Милосердия, однако, не случилось, напротив, казнь, - Оже и Шаванну выписали неизвестное во Франции «португальское колесование», еще 18 инсургентам топор и петли, - по исполнению, как пишут очевидцы, превзошла даже экзекуцию Макандаля.Таким образом, стабильность была восстановлена, но «большие белые», стремясь к максимальному эффекту, перехитрили сами себя. Информация дошла до Парижа, где Оже, зная его взгляды, все относились с симпатией, компаньоны по бизнесу подняли шум на тему «Тирания воскресла!», оппозиция с восторгом включилась, - и 15 мая 1791 года Учредительное собрание большинством голосов приняло декрет, по которому «цветные», рожденные от свободных отца и матери, получали все политические права.

Это, безусловно, был удар. Известие дошло до законопослушных «больших цветных», и они, ранее не поддержавшие Оже, как мятежника, теперь зашевелились, готовясь, если что, «поддержать волю Центра», а «большие белые» назначили на 22 августа съезд Колониального собрания, где намеревались, используя лакуну в законодательстве, затянуть реализацию нехорошей новеллы. И это им, безусловно, удалось бы, - в декрете от 15 мая не было отмены положения об исключительных правах местного самоуправления во внутренних вопросах, а самоуправление они контролировали полностью, - однако за несколько часов до открытия съезда в Кап-Франсэ, столицу колонии, пришла новость, изменившая все: вернулся Макандаль, - и это была правда.

Нет, разумеется, Однорукий вернулся не во плоти, - но такого он и сам не обещал. Новая аватара, - здоровенный унган по имени Дутти, а по прозвищу Букман (Книжник), ибо знал буквы, - прибыл с Ямайки, бежал в горы, и там быстро выбился в вожаки, убедив паству в том, что именно он и есть долгожданная реинкарнация Однорукого. Скорее всего, удалось ему это лишь потому, что версию поддержала некая Сесиль Фатиман, крайне уважаемая лесная ведьма, с которой у Букмана были свои отношения, а возможно, имелись и какие-то еще аргументы. Но, как бы то ни было, 14 августа, собрав в Лесу Кайманов самых авторитетных марунских атаманов, - Жоржа Биассу, Жанно Буллета, Жана Франсуа Папильона с приближенными, - на встречу с Папой Легба, Книжник сообщил собравшимся, что Папы не будет, но от него есть указание, переданное через Сесиль, которая не обманет.

Далее слово было предоставлено ведьме, поставившей присутствовавших в известность о том, что Христос куда-то уехал, а миром временно правит Дьявол. Но ничего страшного, Дьявол предлагает хорошим черным людям честную сделку: они взамен молятся ему 200 лет, - тот срок, на который уехал Христос, - а взамен помогает избавиться от всех белых и «самим стать, как белые», а участникам сходки, в качестве бонуса, славу, почет, богатство и бессмертие на оговоренные два века.

Информация пришлась высокому собранию по душе. Она просто не могла не прийтись по душе, - и собравшиеся, закрепляя сделку, по очереди выпили по чашке крови черной свиньи, зарезанной ведьмой по всем правилам вуду, после чего разошлись восвояси и запустили гонцов на плантации, сообщая всем неравнодушным людям, что час настал. И когда началось, в течение сентября-октября, банды спустившихся с гор марунов и примкнувшие к ним черные толпы сожгли дотла почти три сотни плантаций, вырезав то ли две, то ли три, то ли четыре тысячи белых, не глядя на пол, возраст и статус, а затем двинулись на Кап-Франсэ, ибо Дьявол обещал Букману, что город падет.

И Дьявол бы сдержал слово, - сил у белых было катастрофически мало, - но у них хватило ума сообщить лидерам «цветных», что воля Центра для властей колонии священна, и мулатское ополчение, поддержав белые отряд, решило исход дела. Штурм провалился, Букман погиб, его голову насадили на пику, а душа, - в это негры свято верят поныне, - улетела на небо, воплотившись в бога Зомби, а «лейтенанты» Букмана, давшие клятву в Лесу Кайманов, отвели сильно потрепанных бойцов в горы, переводить дух. Казалось бы, справились, осталось только добить.

Но «большие белые» совершили ошибку, которую, впрочем, не совершить не могли: дали понять лидерам «цветных», что обещание дано в безвыходной ситуации, то есть, вырвано шантажом, и стало быть, силы не имеет. А раз так все останется по-старому. И в результате добивать оказалось некому, наоборот: «цветные» послали «больших белых» к черту и сами подняли восстание в двух провинциях, Южной и Западной, требуя исполнять законы Франции, осадив Порт-о-Пренс. Причем, при поддержке «маленьких белых», уставших быть «маленькими». А также «больших черных», считавших себя «почти цветными» и не любивших ни «больших белых», ибо расисты, ни социально чуждых «горных бандитов».



Рождение нации

Впрочем, все это было позже, а пока что, после гибели Букмана, каша еще не перекатила через край, а когда 28 ноября на остров прибыли долгожданные комиссары Учредительного собрания, - граждане Рум, Сен-Леже и Мирбек, - на какое-то время показалось даже, что ситуация устаканивается. Ибо уж люди-то из Парижа, да с полномочиями, все разрулят. Однако все оказалось куда хуже, чем можно даже представить. Прибывшие сообщили, что декретом от 24 сентября отменен декрет от 15 мая о равноправии «цветных» (тут приободрились «большие белые», но разозлились «цветные»),

а кроме того, что Конституция 1791 года действительна только в метрополии, а в колониях все остается как при проклятом царизме (тут уже рассвирепели «большие белые»). В результате, граждане комиссары стали на острове равны нулю, так что, когда Мирбек и Сен-Леже решили уехать, их никто не задерживал, а Рум, который остался, потому что климат понравился, был принят, как один из своих, хороший человек, но не более того. Впрочем, ни на что большее он не рассчитывал.

Ситуация вновь начала накаляться, вскоре, как мы уже говорили, восстали мулаты, теперь уже под лозунгом «Нам и Париж не указ!», а тем временем, «черные», пересидев в горах, вновь пошли в наступление, быстро взяв под контроль более трети Сан-Доминго и опять целясь на стольный Кап. На сей раз, единого вождя не было, многотысячными скопищами командовал триумвират экс-«лейтенантов» покойного Букмана, а теперь «генералов», у каждого из которых уже была своя немалая армия и своя стойкая репутация.

Биассу, например, запойно пил, Жанно Буллет зарекомендовал себя как садист в самом прямом смысле слова, - жестокость по отношению к белым и цветным, а также чем-то не понравившимся черным мешала ему, вообще-то талантливому вояке, стать первым среди равных, - а о Папильоне никто не говорил ничего плохого, но талантами он не блистал. Но что важно, помимо этих «героев первого этапа», уже выдвинулись новые лидеры, и тут самое время впервые помянуть Туссена Бреда.

Думаю, моим ровесникам хорошо знакомо это имя. В школе нам рассказывали о «великом негритянском революционере», вне школы мы читали роман Анатолия Виноградова о «черном консуле», черном конюшонке, выучившимся читать по доброте старенького кюре, но все это не совсем отражает реальность, а реальность куда интереснее выдумок. Будущий человек-легенда был своего рода уникумом. Ни в коем случае не марун, а честный потомственный невольник из почтенной рабской семьи с традициями и принципами. Уже его отец, раб положительный,

солидный и грамотный, достиг максимума возможного для раба, став доверенным лакеем владельца, а сам Туссен, в самом деле, начав карьеру на конюшне, исключительными талантами вскоре заработал должность личного кучера хозяина, затем счетовода, затем агента по продаже сахара, затем управляющего плантацией. И наконец, выкупившись на свободу и женившись по любви, приобрел плантацию, войдя тем самым в самые сливки «больших черных», по статусу сравнявшись с «цветными», и более того. Ибо,

в отличие даже от многих «больших белых», обожал читать, выписывал из Франции книги (его библиотека считалась одной из крупнейших в колонии), хорошо разбирался в модных идеях, цитировал Вольтера, Дидро и Руссо, с подачи которого стал убежденным вегетарианцем, - и в конце концов, стал единственным чернокожим острова, получившим предложение войти в масонскую ложу, то есть, в элиту элит колонии, невзирая на цвет кожи.

Вопреки мифам, к восстанию «братьев по расе» Туссен примкнул далеко не сразу. Букмана он считал «диким варваром», марунов, судя по мемуарам близко знавших его людей, презирал, к сходке в Лесу Кайманов никакого отношения не имел, хотя, кажется, звали, и когда полыхнуло, вел себя как белый человек. Вывез в надежное место имущество и семью, помог спастись бывшему владельцу и его домочадцам, и только потом, видя, что события затягиваются, предложил свои услуги Биассу, нуждавшемуся в писаре. Однако вскоре показал себя, как умелый командир (в отличие от всех прочих, он воевал не по наитию, а готовя каждую операцию, руководствуясь книгами по военному искусству), и поскольку был тактичен, всячески выражая уважение «генералу», получил в свое распоряжение собственный отряд, после чего развернулся вовсю.

Он был удачлив, и к нему шли. Всего за несколько месяцев «рота» превратилась в маленькую армию, организованную на европейский манер, и с ним начали считаться даже «генералы». Их, правда, злила открытая, - редкость среди черных, - неприязнь Туссена, доброго католика, к вуду. А равно и «примиренчество» в расовом вопросе: он не казнил пленных и всегда старался договориться с белыми, гарантируя им неприкосновенность, если они «будут человечны», но поделать с «выскочкой» они уже ничего не могли. Его войска могли больно огрызнуться, а командиры, выдвинутые им, умели воевать лучше «стариков», поскольку кадровое чутье Туссен имел отменное. Его выдвиженцы, - племянник Моиз Гиацинт, Жан-Жак Дессалин и Анри Кристоф, - даром, что обычные рабы с земли, умели с блеском решать самые сложные тактические задачи, и когда началось второе наступление на Кап, Туссен уже считался звездой первой величины.

А тем временем, во Франции случился штурм Тюильри, монархия пала, Революция вышла на новый этап, и в сентябре 1792 года в колонию прибыла эскадры адмирала Жирардена с шестью тысячами солдат генерала д'Эспарба на бортах и новыми комиссарами, уже не от Учредительного собрания, но от Легислативы, собрания Законодательного. Это были уже люди нового закала – граждане Легер-Фелисите Сонтонакс (кстати, близкий приятель покойного мятежника Оже и личный назначенец Дантона) и Этьен Польверель от якобинцев, гражданин Эдуар Эло – от Жиронды, но фактически он, по сравнению с коллегами, человек вялый и трусоватый, ничего не значил, и вскоре уехал домой, зато эмиссары Робеспьера развернулись вовсю. На основании очередного декрета, от 4 апреля 1792 года, о полном равноправии всех свободных островитян, независимо от цвета кожи.

Новость прогремела громом. Естественно, «цветные», «маленькие белые» и «большие черные» комиссарам рукоплескали. Естественно же, «большие белые» ( Колониальное собрание) приняли такое безобразие в штыки. Кап по факту отказался подчиняться Парижу, и позицию плантаторов поддержали генерал-губернатор Бланшелад, королевский назначенец, а что еще серьезнее, генерал д'Эспарб. Но из якобинцев, как известно, можно было делать гвозди: выслушав отповедь, Сонтонакс, на вид забавный толстяк, не стал спорить, просто объявил об открытии в Капе филиала Якобинского клуба, и всем, кто записался, - то есть, всем, кроме «больших белых», - раздал оружие. А после этого объявили о роспуске Колониального собрания и смещении Бланшелада и д'Эспарба, которые будут высланы в метрополию вместе с полусотней «столпов» местной реакции.

Попытка д'Эспарба противодействовать силой не удалась. Приказ-то он отдал, но вот солдаты ему не подчинились, признав новых командиров – генерала Лаво, служаку без политических взглядов, принявшего на себя обязанности генерал-губернатора, и полковника Рошамбо, по взглядам почти якобинца, что неудивительно: его отец в свое время командовал французским корпусом, завоевавшим для США независимость, и в королевской армии считался вольтерьянцем.

Вопрос решился. Восстание «цветных» прекратилось само собой, осаду с Порт-о-Пренса сняли, и осталось только решить проблему мятежных негров, блокировавших Кап. Что, однако, не получилось: «черных» было слишком много, а переговоры с «генералами» постоянно срывались из-за разницы взглядов – скажем, Биассу соглашался прекратить войну, если «черным» предоставят статус «цветных», а таких полномочий у Сонтонакса не было. И тогда Лаво решил громить врага не широким фронтом, а постепенно, начав с относительно, как ему казалось, легкого противника – Туссена.

Вполне логично: армия «выскочки» была качественно лучше других «черных» армий, но гораздо меньше их, примерно тысяч пять штыков. Да и помощи от «стариков», учитывая их ревнивую зависть, «выскочке» ждать не приходилось, - так что, в январе 1793 года, начав наступление, Лаво достиг тактического успеха: его войскам удалось сбить отряды Туссена с позиций и оттеснить почти к границе испанских владений. Однако не более того. Стратегический план окружения и полного уничтожения сорвался: «выскочка» сумел найти слабое звено и вывел армию из «котла». После чего, начал подписываться не старой фамилией Бреда, а новой – Лувертюр (L'Ouverture, но одним словом, без апострофа), что разные толкователи толкуют по-разному, от «Щербатый» до «Предтеча». Но, скорее всего, в честь «бреши», пробитой им в кольце французской блокады.