Василий Кашин: Первая большая война XXI века

Анализ перемен с ЦКЕМИ

Возвращение в эпоху «больших» войн – кровавых, интенсивных конфликтов, ведущихся с применением всего арсенала, не считая ядерного оружия, можно считать признаком окончательного завершения тридцатилетней эпохи однополярного мирового порядка. Журнал «Россия в глобальной политике» совместно с Центром комплексных европейских и международных исследований НИУ «Высшая школа экономики» продолжает публикацию серии статей об изменениях на международной арене.

Российская «специальная военная операция» на Украине – первый за последние тридцать лет крупный военный конфликт, который ведётся сопоставимыми силами. В нём впервые задействован практически полный арсенал имеющихся средств ведения боевых действий на суше, не считая ядерного оружия.

Многие виды оружия, в частности гиперзвуковые ракеты и, возможно, оружие с использованием искусственного интеллекта (в виде российского барражирующего боеприпаса «Ланцет»), были впервые использованы в полномасштабных боевых действиях.

После 1991 г. и до сих пор межгосударственные конфликты характеризовались либо ярко выраженным дисбалансом сил (США – Ирак в 2003 г., Россия – Грузия в 2008 г.), либо политически обусловленными ограниченными рамками (Каргильская война в 1999-м).

За этими исключениями однополярный мир, возникший по итогам распада СССР и победы США в холодной войне, обусловил временное преобладание специфического вида вооружённых конфликтов – противоповстанческих войн, которые велись регулярными армиями против иррегулярного противника.

На какой-то момент возникло ощущение, что так будет всегда. В 2000-е и начале 2010-х гг., на фоне тяжёлых и неудачных противоповстанческих войн в Ираке и Афганистане, США сокращали закупки тяжёлых и высокотехнологичных вооружений, резали многие перспективные программы.

Жертвами таких мер стали программа производства лучшего в мире на тот момент истребителя F-22, а также программа модернизации техники сухопутных войск Future Combat Systems. Это делалось, чтобы закупить побольше минно-защищённых бронеавтомобилей и прочей востребованной в «полицейских войнах» техники.



Военные конфликты, которые велись при явном техническом превосходстве одной из сторон, сформировали у обществ и у политиков крайне нереалистичные представления об уровне риска и потерь, степени неопределённости, сопровождающих войну.

На войнах с иррегулярным противником воспитаны поколения офицеров, которым пришлось участвовать в первой за поколения полноценной войне. В результате конфликт выявил серьёзные недостатки в стратегии, тактике, техническом оснащении и боевой подготовке войск как со стороны России, так и со стороны Украины и поддерживающих её западных союзников.

Возвращение в эпоху «больших» войн – кровавых, интенсивных конфликтов, ведущихся с применением всего арсенала, не считая ядерного оружия, можно считать признаком окончательного завершения тридцатилетней эпохи однополярного мирового порядка.

Начало такой войне положили как минимум два фактора: провал инструментов «экономического сдерживания» со стороны США и ЕС и появление военной силы, способной, пусть опосредованно, вступить в противоборство со всем западным миром.


Соотношение сил в зоне конфликта

Решение руководства России вести боевые действия против Украины не просто армией мирного времени, а ещё и без привлечения призывников означало, что с началом полномасштабного конфликта с Украиной российской группировке пришлось бы вести боевые действия с кратно превосходящим по численности противником.

Сухопутные войска и десантно-штурмовые войска Вооружённых сил Украины (ВСУ) в сочетании с нацгвардией и пограничными войсками Украины имели численность мирного времени сопоставимую с численностью российских сухопутных войск и ВДВ даже без проведения мобилизации на Украине.

В предвоенных ВСУ служило 200 тысяч человек (из них в сухопутных войсках 126 тысяч человек и ещё 30 тысяч в десантно-штурмовых), а всего в ВСУ было занято 255 тысяч человек. Гражданский персонал имеет смысл учитывать, поскольку в условиях оборонительной войны на своей территории он продолжал играть важную роль в обеспечении действий ВСУ.

В довоенной нацгвардии Украины было до 60 тысяч человек. Ещё более 50 тысяч человек числилось в пограничной службе Украины. К военным действиям привлекались спецподразделения полиции и Службы безопасности Украины, где проходили службу ещё несколько тысяч профессиональных бойцов.

До начала боевых действий была начата мобилизация, которая в полной мере развернулась уже в ходе специальной военной операции (СВО). Численность различных украинских военных формирований была доведена до 700 тысяч человек с дальнейшими перспективами её наращивания до 1 млн и более.

С учётом российского моратория на привлечение призывников превосходство было подавляющим. Например, в середине мая украинский министр обороны Алексей Резников оценивал российскую группировку на территории Украины в 167 тысяч человек.

Эта цифра не учитывала авиацию, флот и некоторые ракетно-артиллерийские части, действовавшие с территории России, а также находившиеся там резервы.

При этом украинцы в своих подсчётах не делают различий между собственно российскими войсками и силами ЛНР и ДНР, где, в отличие от России, мобилизация была проведена.

Некоторые части народной милиции двух республик проявили себя в конфликте наилучшим образом, однако техническое оснащение оставляло желать лучшего даже в самых старых и заслуженных формированиях ЛНР и ДНР.

Луганским и донецким резервистам, составлявшим существенную часть союзных сил, на ранней стадии конфликта нередко и вовсе выдавался откровенный хлам, включая элементы вооружения и снаряжения времён Великой Отечественной войны. Есть немало скандальных фото вооружённых трёхлинейными винтовками донецких резервистов, относящихся к марту и даже апрелю. Многие проблемы с оснащением резервистов «народных республик» и выплатой им денежного довольствия не решены до сих пор.


Российская армия до СВО: проблемы смены парадигмы

Характер войны естественным образом вытекает из структуры вооружённых сил сторон. Россия пришла к конфликту с самыми малочисленными сухопутными войсками за свою новую и новейшую историю.

Например, армия Петра Великого при 13-миллионном населении страны, включала более 200 тысяч солдат регулярных войск и около 100 тысяч человек в иррегулярных формированиях (калмыки, казаки, башкиры и другие).

Российские сухопутные войска, по доступным публикациям, насчитывали 280 тысяч человек в 2021 г. при примерно тех же размерах территории страны и на порядок большем населении. На сухопутные войска приходилась примерно треть общей численности российских Вооружённых сил.

Такая структура Вооружённых сил отражала сформировавшиеся по итогам 2000–2010-х гг. специфические взгляды российского руководства на характер угроз. Крупномасштабная сухопутная война считалась маловероятным катастрофическим событием, возможным только в случае столкновения России и НАТО, и эту перспективу предполагалось сдерживать за счёт инвестиций в стратегические вооружения.

Силы общего назначения должны были сыграть свою роль на раннем этапе эскалации гипотетического (и крайне маловероятного) конфликта России и НАТО. Но всё более важную роль в их задачах начинала играть борьба с всевозможными гибридными угрозами, а также участие в разного рода экспедиционных операциях, призванных подкреплять российскую внешнюю политику в разных частях мира.

Примером успешной экспедиционной кампании может служить операция российских Вооружённых сил в Сирии. Ценой умеренных издержек и потерь она принесла России конкретные выгоды в виде укрепления позиций на Ближнем Востоке, в том числе при обсуждении нефтяной тематики. Была снижена террористическая угроза за счёт целенаправленного истребления выехавших сражаться за ИГИЛ[1] выходцев из бывшего СССР. Был спасён дружественный России режим. Результат был достигнут группировкой, по численности примерно равной усиленной бригаде, при поддержке нескольких десятков самолётов и вертолётов, действовавших с базы Хмеймим.

Другой пример успешных действий – участие российских войск в операции ОДКБ по стабилизации ситуации в Казахстане в январе 2022 года. Россия оказалась в состоянии в кратчайшие сроки развернуть в соседней стране значительный контингент, который, не вступая в прямые столкновения с противником, позволил стабилизировать ситуацию в важной соседней стране и не допустить её сползания в гражданскую войну.

Одним из следствий подобной модели развития российских Вооружённых сил стала высокая по отношению к сухопутным войскам (СВ) численность воздушно-десантных войск (ВДВ), превосходивших СВ в мобильности за счёт худшей защищённости и меньшей огневой мощи. При этом ключевое свойство ВДВ – способность к парашютному десантированию – не было востребовано ни разу в нашей военной истории после Второй мировой войны.

Между тем именно этим странным увлечением парашютизмом объясняется разработка и производство для них отдельной линейки бронетехники, а также другие особенности в их структуре и вооружении, снижающие их огневую мощь и защищённость. Крайне дорогостоящей является и сама парашютная подготовка.

Высокий престиж и политический статус ВДВ подкреплялся их ролью незаменимого инструмента при проведении экспедиционных операций как на постсоветском пространстве, так и вдали от него. В результате дополнительно снижалась численность доступных российскому руководству «тяжёлых» соединений сухопутных войск, которые могли бы быть задействованы в войне в Европе.


Проблема флота

Другим следствием сложившейся модели российских Вооружённых сил стало сохранение раздутого, значительно превосходящего экономические возможности страны Военно-морского флота, основу которого составляют крупные корабли советской постройки, обладавшие внушительными размерами и дальностью плавания, а также ещё более внушительной стоимостью содержания.

Наличие таких кораблей позволяло России поддерживать иллюзию того, что она является второй военно-морской державой мира, способной осуществлять глобальное военное присутствие. Иллюзия была обманчива: крайне значительная доля атомных многоцелевых подводных лодок, а также надводных боевых кораблей первого ранга в любой отдельно взятый момент времени находилась в затяжных ремонтах. На содержание имевшегося на бумаге «флота открытого моря» у России не было ни денег, ни судоремонтных возможностей, ни адекватной инфраструктуры базирования.

Сохранение во флоте массы устаревших кораблей, сжиравших человеческие и материальные ресурсы, помимо создания видимости морского величия, давало надежду и на сохранение военно-морских кадров в расчёте на будущее перевооружение. Фактически же погоня за статусом и надежды на отдалённое светлое будущее существенным образом ограничивали текущее развитие флота и военного судостроения в России.

Средства, расходуемые на содержание антикварных советских «кораблей 1-го ранга» возрастом 30–50 лет, могли бы с большим успехом использовать для строительства реально необходимых корветов, фрегатов новых проектов с современным вооружением, которых сейчас России не хватает на Чёрном море.

Прямое столкновение со страной, обладающей современными морскими вооружениями и средствами разведки долгие годы, видимо, считалось не слишком вероятным. В мире 2010-х гг. такой подход, вероятно, имел свои резоны, но около 2020 г. ситуация резко изменилась.

Как показала история с потоплением крейсера «Москва», в условиях полномасштабных военных конфликтов ценность 30–40-летних боевых кораблей советской постройки выражается даже не нулевой, а крупной отрицательной величиной. Потеря любого из них сопряжена с тяжелейшим ударом по престижу страны и морали Вооружённых сил.

«Москва» была потоплена на следующий день после сдачи в плен крупной группы (более 1000 человек) украинских морских пехотинцев в Мариуполе, события, заставшего украинские власти врасплох и заставившего их неумело изворачиваться и врать. В итоге серьёзный удар по морали противника был полностью нивелирован. Вместо этого психологический удар был нанесён по нашему обществу и армии.

Имевшийся у нашей страны к началу СВО флот имел в целом сомнительную боеспособность и боевую ценность. При этом флот отвлекал на себя огромные человеческие и материальные ресурсы. По доступным данным, численность его личного состава составляла на начало года более 50 процентов от численности сухопутных войск, а доля в государственном оборонном заказе в последние годы была намного выше, чем у СВ и ВДВ вместе взятых.

Роль авиации

Ключевым преимуществом российской армии в таких условиях становилась современная и боеспособная авиация, получившая обширный боевой опыт в Сирии. Однако численность этой авиационной группировки в соотношении с масштабом театра военных действий настолько мала, что не позволяет осуществить воздушную кампанию по образцу американских в Ираке 1991 г. и Югославии 1999 года.

Ограниченное количество современных самолётов оперативно-тактической и армейской авиации в российских Воздушно-космических силах имеет те же причины, что и ограниченная численность сухопутных войск. Потребность в них определялась, в целом исходя из ориентации на экспедиционные кампании в духе сирийской.

Говоря о боевых самолётах Воздушно-космических сил (ВКС), которые могли бы быть применены в рамках СВО на момент её начала, мы, судя по доступным публикациям о закупках авиатехники Министерством обороны, имеем в виду несколько Су-57, около сотни Су-35, около 110 Су-30 разных модификаций, около 120 истребителей-бомбардировщиков Су-34 и около 140 модернизированных Су-25. Ещё до трёх десятков Су-30 имеется в авиации флота.

В сумме это даёт где-то 500+ современных ударных и многоцелевых самолётов, которые могли бы быть задействованы в СВО с достаточной эффективностью и без чудовищных потерь. Остальная авиация российских ВКС – это либо узко специализированные машины (например, перехватчики МиГ-31БМ), либо устаревшие образцы, которые не могут применяться на насыщенном системами противовоздушной обороны (ПВО) украинском театре военных действий.

В реальности, учитывая, что процент исправных самолётов всегда существенно ниже 100 и нельзя полностью оголять другие стратегические направления, речь идёт о весьма ограниченном числе самолётов, которые в принципе могли быть использованы в СВО. Публикуемые ежедневные данные Министерства обороны о нанесённых ударах позволяют предположить, что речь идёт о группировке в считанные сотни самолётов оперативно-тактической и армейской авиации.

Определённо можно утверждать, что по отношению к площади театра военных действий (площадь Украины около 600 тысяч кв км) и протяжённости линии фронта (более 2 тысяч км) численность российской авиации ничтожна. Между тем её роль в обеспечении наступательной активности малочисленной российской группировки очень велика.

Фактически российская авиационная группировка может добиваться оперативного господства в воздухе на одном направлении, которое является главным в данный момент для российских войск (в последние месяцы это Донбасс). На остальных направлениях она действует эпизодически, в качестве «пожарной команды», когда возникает неотложная необходимость.

Более того, по брифингам МО можно предположить, что значительная часть ударов, наносимых российскими дальними бомбардировщиками-носителями крылатых ракет также осуществляется по тактическим целям в Донбассе, что вызывает в памяти параллели с практикой применения авиации дальнего действия ВВС Рабоче-крестьянской Красной Армии в период Великой Отечественной войны.

Для полноты понимания ситуации важно учесть, что Украина на момент начала конфликта обладала одной из самых плотных и мощных систем ПВО в мире, включавшей в себя десятки боеспособных дивизионов С-300 ранних модификаций, а также большое число зенитно-ракетных комплексов (ЗРК) Бук-М1, Оса-АКМ, Тор и тому подобные. Всё это системы выпуска 1980-х гг., устаревшие, но вполне опасные даже для современных самолётов.

Гораздо меньшую, но совсем ненулевую ценность представляла и украинская авиация. Количество её боеспособных машин на момент начала конфликта установить сложно. Но большое число машин, находившихся на хранении (скорее всего, много больше 200 на момент начала конфликта) позволяли украинской стороне постоянно вводить в строй новые самолёты – либо по мере поступления запасных частей для советских машин из Восточной Европы, либо собирая из трёх неисправных самолётов один исправный.

Украиной была унаследована от СССР гигантская аэродромная сеть (более сорока аэродромов). Аэродром – крупная, площадная цель, полное разрушение которой требует огромного расхода боеприпасов, сколь бы высокоточными они ни были.

У России ресурсы для разрушения украинской аэродромной сети заведомо отсутствуют, противник может использовать её для рассредоточения своих боевых самолётов и беспилотников, что и делает с относительным успехом, опираясь на западные разведданные.

Любые попытки сравнивать российскую воздушную кампанию на Украине в 2022 г. с Ираком в 1991-го и 2003-го или Югославией 1999-го просто нелепы. В 1991-м и 1999 г. США и их союзники решали задачи подавления устаревших систем ПВО противника, обладая не только очень большим техническим, но и подавляющим численным превосходством.

Против Ирака в 1991-м действовало около 1800 только реактивных боевых самолётов при поддержке значительного числа заправщиков, разведчиков, самолётов РЭБ и других специальных машин. У России в украинской кампании есть, вероятно, от 10 до 15 процентов от этих сил при гораздо более мощной системе ПВО противника и сходных размерах Ирака и Украины.

В этих условиях российские ВКС проявили себя гораздо лучше, чем от них можно было бы ожидать. Имея ограниченное количество современных разведывательных платформ (например, самолётов дальнего радиолокационного обнаружения, самолётов радиоэлектронной разведки), не располагая специализированными машинами для прорыва ПВО, испытывая недостаток современных авиационных средств поражения, российские ВКС сумели, тем не менее, радикально ослабить возможности украинской ПВО и превратиться в важнейший инструмент поддержки российского наступления.

Их потери, видимо, до настоящего времени являются сравнительно небольшими для подобного рода конфликтов. Доступные интервью украинских военнослужащих говорят о том, что авиация (наряду с баллистическими и крылатыми ракетами) воспринимается как ключевой элемент российского превосходства, важный источник украинских потерь и серьёзная угроза морали войск.

Но для проведения крупных воздушных кампаний, способных быстро и радикально изменить ход войны, у ВКС просто нет сил. Фантастическими являются распространённые в российских соцсетях фантазии о «разрушении мостов через Днепр» или «разрушении украинской железнодорожной сети», которые сразу приведут Украину к краху.

Украина занимает 15-е место в мире по длине железных дорог, Днепр на украинской территории пересекают около трёх десятков переправ – мостов и плотин ГЭС, по гребням которых проложены дороги. Каждый капитальный мост требует для своего разрушения прямого попадания десятков тяжёлых боеприпасов, разрушение плотин ГЭС вообще едва ли практически осуществимо, вдобавок к этому часть таких объектов имеют мощную ПВО.

Естественно, что скудные силы российской авиации и ограниченные суточные лимиты на применение крылатых ракет морского базирования расходуются на украинскую транспортную сеть лишь в отдельных случаях, когда транспортные объекты того заслуживают (например, разрушенный с большим трудом мост в Затоке Одесской области).



Тактика и оснащение

Как и положено первой полномасштабной войне против равного противника, разразившейся после долгого перерыва, СВО вскрыла огромное количество слабых мест в качестве, боевой подготовке и техническом оснащении участвующих в них войск – и российских, и украинских.

Главной и часто упоминаемой обеими сторонами проблемой является неготовность части командиров к действиям в условиях полномасштабной войны против сопоставимого противника. Проклятия в адрес бестолкового командования звучат из окопов с обеих сторон, причём с украинской чаще, чем с российской.

В данном контексте показательны многочисленные интервью граждан стран НАТО – ветеранов локальных войн, участвующих в конфликте. В них постоянно подчёркивается, что происходящее на Украине совершенно несравнимо с тем, что они видели в Ираке и Афганистане и что их предыдущий опыт не готовил их к этому. Перед лицом конфликтов вроде украинского ценность многих аспектов боевого опыта последних десятилетий может оказаться сомнительной.

С обеих сторон доносятся жалобы на постоянные проблемы со связью и управлением, частое вынужденное использование незащищённых каналов связи и нарушения в управлении.

Военнослужащие ВСУ упоминают эти проблемы весьма часто, несмотря на крупные поставки западных средств связи и тысячи терминалов спутниковой связи Starlink. Российская сторона, помимо сетований на качество поставляемых средств связи и их нехватку, жалуется на использование различных стандартов средств связи, применяемых в разных ведомствах (ВС и Росгвардия), а также общий низкий уровень межвидового взаимодействия. У обеих сторон есть сложности с дисциплиной связи: скрытность управления может нарушаться даже при наличии современного оснащения.

Жалобы на снабжение также имеют место с обеих сторон. Снабжение является недостаточным и негибким, оно не реагирует на внезапно возникающие на войне потребности боевых частей. Причём жалобы украинской стороны на снабжение и обеспечение подразделений оружием носят более острый характер, чем российской, хотя с обеих сторон ситуация может существенно различаться на разных участках фронта и в разных частях.

И с российской, и с украинской стороны значительную роль в снабжении войск необходимым играют волонтёры, прежде всего из-за своей способности гибко реагировать на реальные потребности войск. Отсутствие связи с волонтёрами может в некоторых случаях подрывать боеспособность подразделений.

В качестве одной из крупных проблем российской стороны можно отметить недостаточное количество беспилотников в целом и ударных в частности. Особенно остро воспринимается нехватка малых беспилотников, от наличия которых, как показал конфликт, прямо зависит боеспособность пехотных подразделений. Впрочем, жалобы на нехватку беспилотников звучат и с украинской стороны. Украинская беспилотная авиация несёт постоянные высокие потери от российской войсковой ПВО, и беспилотники являются таким же расходным материалом этой войны, как ракеты.

Проблемой российской стороны является нехватка средств технической разведки, что мешает реализации превосходства в огневой мощи. В частности, отмечается недостаточное количество радиолокационных станций (РЛС) артиллерийской разведки. Ассортимент и количество высокоточного оружия в авиации и сухопутных войсках воспринимаются как недостаточные, хотя в данном случае российские военные сравнивают себя не с противником, а с Западом.

Как откровенно отсталые и даже убогие воспринимаются отдельные элементы российского снаряжения, в частности персональные аптечки. Отмечается нехватка современных средств наблюдения, прежде всего тепловизоров. Очевидно, проблемой для России является отсутствие в войсках бронетанковой техники последнего поколения и разработанной российским военно-промышленным комплексом (ВПК) активной защиты бронетехники, что позволило бы существенно снизить потери.

С украинской стороны фиксируются многочисленные трудности с техническим обслуживанием и освоением личным составом поступающего с Запада оружия. Разнообразие типов оружия, стекающегося из разных стран, вносит в снабжение ВСУ дополнительную сумятицу.

Определяющее влияние на ход боевых действий будет иметь способность каждой из сторон быстро реагировать на неизбежные проблемы и просчёты и принимать жёсткие и решительные меры для их преодоления.


Почему СВО – такая?

СВО – рискованная кампания, которая ведётся Россией против численно превосходящего противника, имеющего боевой опыт и получающего снабжение, финансирование, оснащение и разведывательные данные от стран НАТО во главе с США. Следует отметить, что общий объём военной и экономической помощи, выделенной только США Украине по всем каналам превышает 50 млрд долларов.

Россия ведёт кампанию, полагаясь на свои технические преимущества (высокоточное оружие большой дальности, авиация, огневая мощь артиллерии, флот), более высокую выучку некоторой части российских Вооружённых сил. Этих преимуществ недостаточно для быстрого сокрушения противника.

Большое значение для сохранения Россией стратегической инициативы играет использование слабых сторон украинской оборонительной стратегии защиты «крепостей» в виде крупных городов, что привело к растаскиванию украинских сил по нескольким направлениям ещё до начала конфликта.

Сил для быстрого завершения СВО у России не было изначально и нет сейчас. Тем не менее боевые действия ведутся с явным превосходством российской армии, которая продолжает постепенно захватывать территории и наносить противнику крайне тяжёлые потери, до сих пор избегая мобилизации.

Характер СВО определяется главным образом не тактикой и особенностями технического оснащения сторон, которые являются любимыми темами для обсуждения в соцсетях. В гораздо большей степени он предопределён политическими и стратегическими планами участников конфликта, разрабатывавшимися на протяжении многих лет.

Украина на момент начала СВО – почти 40-миллионная страна, не являющаяся членом НАТО, но располагающая: многочисленными вооружёнными силами с боевым опытом, значительными мобилизационными резервами, способная в короткие сроки получить значительную помощь Запада, обладающая значительными запасами опасного советского оружия и существенным ВПК.

По мере укрепления ВСУ при помощи Запада и националистической мобилизации украинского общества Украина начала превращаться в трудно разрешимую проблему для компактных «экспедиционных» российских Вооружённых сил. Эта проблема должна была с неизбежностью обнаружить себя раньше, чем Россия успела бы перестроить свою армию. Упреждающий удар, нанесённый 24 февраля, вероятно, воспринимался как лучший из возможных вариантов развития событий.

Сейчас действия российских войск, по всей видимости, не позволяют Украине реализовать сценарий накопления достаточных сил на западе страны с последующим переходом в контрнаступление. Последнее особенно маловероятно в условиях сохраняющегося российского превосходства в воздухе.

Поставки западного оружия не восполняют понесённые ВСУ с начала конфликта потери. Судя по всему, поступающее оружие в основном «с колёс» направляется в Донбасс, прямо в топку, а не накапливается на западе Украины. ВСУ потеряла значительную, вероятно, большую часть своего подготовленного до войны личного состава и сталкивается с падением качества приходящего в армию пополнения. Ситуация усугубляется нарастающими экономическими проблемами на Украине.

С учётом доступной информации можно прогнозировать дальнейшее постепенное продвижение российских войск в Донбассе, а затем на других частях фронта в течение предстоящих месяцев с началом переговоров и шансами на заключение перемирия в конце 2022 – начале 2023 года. Перемирие приведёт к фиксации линии фронта в качестве де-факто границы между Украиной и Россией, но не решит существующих между странами политических проблем. Результатом станет длительный период холодного военного противостояния в Европе, затратного для всех вовлечённых в него сторон, но неизбежного и необратимого.

[1] - запрещено в России