Игорь Гомольский: Командир разведвзвода "Ник" о разведке XXI века, смыслах на войне и опасности диванных патриотов

О войне во всей ее неприглядности, а также о подготовке разведчиков, мотивации бойца, современной разведке и ПТСР изданию Украина.ру рассказал командир третьего разведвзвода разведроты 1-й Славянской бригады с позывным "Ник".

— Ты сейчас командуешь разведвзводом?

— Вообще да, но конкретно сейчас, по приказу начальника разведки, занимаюсь инструкторской работой в тыловой зоне. По инициативе начальника разведки обучаю разведподразделения. Это двухнедельные курсы. Беру по четыре-пять человек.

— Немного…

— Не хочется напрягать комбатов, поскольку сейчас каждый человек — на вес золота. Людей не хватает во всех батальонах. Думаю, не только у нас такая ситуация, а вообще всюду. Поэтому берем по чуть-чуть и самых толковых, которые потом сумеют распространить в подразделениях полученный опыт.

— Иные руководители всерьез считают, что полигоны в военное время — излишество, а для воюющего подразделения — тем более.

— Опыт показывает, что работающие подразделения зачастую даже автоматы не умеют пристреливать. Человек утверждает, что девять лет воюет, а начинаешь работать с ним по корректировке, по топографии, по другим каким-то элементарным вещам, с которыми постоянно сталкиваться должен... И что же? Огневая подготовка — минимальная. Вот прямо на базовом уровне. Медицина — то же самое. Знаний — ноль.
Потому работа именно в ходе боевых действий необходима. Многие считают, что в боевых условиях люди усваивают лучше, но это если давать им знания, если учить. Тогда конечно. Люди кровно заинтересованы в этих знаниях, поэтому быстро учатся.

Если же просто отправить в окопы, то опыт у них получится узким. Ну и где в окопах знания брать? Интернета на позициях, как правило, нет. Чей опыт люди будут использовать? Только свой, а он узкий — как от обстрела спрятаться. Что еще может быть?
Если человеку не объяснили, что нужно окапываться, если не обучили заранее, то цена ошибки — кровь. Это лишние потери.
Дайте человеку хотя бы какие-то базовые знания, отправьте на непродолжительные курсы, обучите основам, и дальше он уже как-то будет сам анализировать, применять информацию. А если знаний ноль, то как учиться? Что тогда делать ребятам?

— Приходилось когда-то бывать на позициях, где есть ПТУР, но нет ни одного человека, способного стрелять из него. Как учиться стрелять из тяжелого на «нуле» — загадка.

— Да не только ПТУР! АГС, элементарный РПГ. Вот эти машинки, которые мины на 1200–1400 метров забрасывают. Этим всем нужно уметь пользоваться, а научиться можно только на полигоне.
Другой момент — вопрос мотивации. Насколько люди сами хотят учиться и что-то делать.
Часто слышу: «Товарищи разведчики, мы тут посидим, а вы, пожалуйста, не стреляйте, потому что в ответ прилетит». Хватает пехоты, которая просто сидит, чтобы сидеть. Такие всего боятся и требуют, чтобы никто не стрелял. А в итоге это приводит к тому, что над позициями роятся дроны и в ответ на любое действие моментально прилетает.

— Ты здесь с начала СВО?

— Нет, приехал в ноябре 2022 года. То есть уже месяцев десять. Никакой подготовки у меня не было. Приехал сюда, зашел через военкомат и все — определили в разведроту. Какое-то время служил снайпером в отдельном снайперском взводе, а после снова в разведроту попал — на должность командира взвода.

— Почему снайпером? Охотник или просто глазомер хороший?

— Да просто по распределению попал. Так решило командование. Отлично, кстати, поработал в смысле нового опыта. Никого не застрелил, но здорово прокачал свои навыки, поскольку были современные винтовки.
Я на 338 калибре работал. Не могу сказать, что прямо суперснайпером стал, но в тему погрузился глубоко. Понял, что и сам почти ничего не знал о снайперском деле, и многие люди, называющие себя снайперами, таковыми по факту не являются.

— Кто же они? Обычные стрелки?

— Они и стрелками не являются, потому что автоматы не умеют пристреливать (смеется). Кто они? Вчерашние шахтеры. Ребята, которые попали в эту обстановку, и, к сожалению, не прошли какую-то подготовку. Их опыт — постоянные обстрелы в этом аду.
Большинство из них противника в глаза не видели. Взаимодействие с ранеными, убитыми, с той же страдающей пехотой — вот их опыт. А как такового активного боевого, противодействующего опыта просто нет.

— Не всем же быть штурмовиками. Кто-то должен удерживать позиции.

— Да... как-то я действительно хаю ребят. Есть парни, которые брали Опытное и Водяное, которые в свое время брали аэропорт. Просто их мало осталось.
Их место заняли мобилизованные. Некоторых из них тоже ловили на улицах. Мы вот смеемся над Украиной, где людей хватают за шкирку и тащат в военкоматы, а потом и на передок, но здесь ведь тоже не обошлось без этого.

— В большой России мобилизация прошла несравнимо мягче. Глупо это отрицать.

— Кто-то шел по зову сердца, а кого-то приходилось вот так на остановках забирать.

— Проблем в ту пору действительно хватало...

— Это, кстати, не повод хейтить начальство, правительство. Просто в какой-то момент не рассчитали силы и надорвались — сломали поршневое. А сейчас занимаются ремонтом, переосмыслением.
Вот где взять тех же инструкторов, если их нет? Надо что-то делать. Работают ли в этом направлении? Думаю, что да, но процесс ведь небыстрый.
Не то чтобы я ругаю МО. Я ведь понимаю, что новые регионы вот так сразу нельзя интегрировать. Думаю, что в регулярных частях ситуация немножко получше. Надеюсь на это.
А здесь… Поскольку Донбасс долгое время находился в состоянии эдакой автономии и постоянно воевал, многое было разрушено, многие погибли. Где-то нужно личный состав набирать, обучать, экипировать и так далее.
Те же военные училища! Знаю, что здесь ребят прямо зазывали, чтобы кто-то от подразделения шел учиться на офицера. Все, мол, парень, ты больше не воюешь, а учишься.

— Буквально на днях встречался с двумя молодыми офицерами, которые в начале СВО всеми правдами и неправдами пробивались на фронт.

— Ну, это настоящие офицеры. Было бы очень печально, если бы было иначе. Они ведь для этого и учились, правильно? Представь, что мама с папой их туда отправили, государство потратило средства на их подготовку, но тут война под боком, а они вдруг: «Что-то меня в Москву потянуло».

– Мы таких контрактников наблюдали в свое время. Слушай, ты же из большой России. Как в 1-ю Славянскую попал?

— Там целая история. В какой-то момент я начал активно искать, куда же податься. Вот когда идея проросла в моей голове, стал звонить друзьям, у которых боевой опыт имелся. Что да как? Куда лучше пойти, чтобы сразу в нормальный движняк ворваться?
Позвонил своему командиру взвода еще по срочке, а он сказал, что есть такое-то подразделение. Вот прямо нормальные ребята. Передал свои данные и думаю: «Зашибись!»
Но все как-то замерзло и долго-долго-долго тянулось. Я и сам потихоньку стал охлаждаться. Решил, что ждать больше нельзя и пошел в участковый военкомат, подписал документы. Сказали, чтоб ждал звонка в течение двух недель. Потом, дескать, на обучение и дальше по распределению. Ну и ладно.
А в какой-то момент позвонил мой командир взвода и говорит: «Я иду, ты со мной?» «Ждал твоего звонка», — отвечаю. Вот так оказался здесь. Он сюда целенаправленно ехал, потому что еще до СВО гуманитарку ребятам возил и перезнакомился со всеми. Вот так я попал в 1-ю Славянскую бригаду.

— «Идея проросла в моей голове», — сказал ты. А как это было?

— В свое время пропустил вторую чеченскую кампанию, потому что сломал ключицу. А тут, можно сказать, второй шанс мне выпал. Почему бы и нет? Согласовал с супругой. Она, можно сказать, даже пнула меня немножечко. Чего, мол, сидишь?

— Сотни историй слышал, но такую впервые.

— Вспомни, как все началось! Люди сидели у телевизоров, сидели в интернете и просто не отключались от новостей, все глубже погружаясь в ситуацию. Все были в напряжении. «Слушай, там же дичь творится. Чего ты сидишь?» — спросила супруга. «Та-дамс!» — ответил я. Вот и все.

— И совсем-совсем никакого военного опыта?

— Только срочная служба.

— Тем не менее ты уже командир разведвзвода…

— Срочная у меня проходила в спецназе. Тогда еще два года служили. Плюс наша бригада готовилась отправляться в Чечню, и боевая подготовка велась с прицелом на это.
Потом гражданская жизнь моя постоянно была связана с какими-то военно-прикладными историями: курсы, военно-тактические игры. Чем бы я ни занимался, а фоном всегда шла какая-то военная литература. Почему-то меня это цепляло.

— Ты же и страйкболом занимался, верно? Что чувствует человек, живо интересовавшийся войной, когда впервые наблюдает ее во всей неприглядности?

— Здесь очень важно держаться смыслов. У каждого солдата смысл должен быть, поскольку идеология государственная, прямо скажем, недорабатывает. Именно поэтому их нужно сформулировать самостоятельно.
Если не сформулируешь и не поймешь, ради чего все это, то в момент смерти боевых товарищей можешь сломаться. Так-то с начала СВО и до сегодняшнего дня погибло очень много знакомых ребят. У каждого, кто здесь находится, есть маленькое кладбище. Идет время, а кладбище друзей и знакомых продолжает расти.
Не будет смыслов — сойдешь с ума или «запятисотишься». Или вернешься психологически сломленным и с этим придется работать. А поскольку армейская психиатрия не очень хорошо развита, работать, скорее всего, с тобой будет некому. А поскольку люди не в курсе, что подобное существует, они даже искать не будут.
Скорее всего, будут тушить себя в алкоголе до тех пор, пока не погибнут от этого.
Я с ранних лет воспитывался в христианской культуре. Для меня смысл — в помощи ближнему. Вышел с ребятами — максимально помогай им. Есть вокруг твой взвод, твои однополчане, парни, с которыми хоть как-то соприкасаешься, да? Сделай что-нибудь, чтоб хоть немножечко облегчить им жизнь.

— Вот тебе и «за булочку ржаную из печки». Идеи нет — придумай сам?

— Есть две составляющие: духовная и такая... идейная. Хорошо бы, чтобы они работали вместе. Тогда получается не просто солдат, а эдакий воин света, которого ничем не сломить. Если же какая-то из них хромает, то остается что-то внутреннее твое.
Опять же, для меня, как для христианина, духовная составляющая значительно глубже идейной. Это и есть моя внутренняя идея. То, что позволяет мне просыпаться по утрам и двигаться вперед в этой обстановке.

— Разведчики ближе прочих подходят к противнику. Что можешь сказать о нем?

— Давай сразу определимся с тем, что разведка сейчас — это уже не та разведка, что в годы Великой отечественной. Если у тебя нет дронов, то никакой ты сегодня не разведчик. Пехота, у которой есть дроны, — она куда больше разведка, чем разведка без дронов.
Всем нужны дроны, всем нужны глаза. Хотя некоторые продолжают спрашивать про наблюдательные посты. А зачем сегодня мне наблюдательный пост, если я могу взлететь в тылу и добыть куда больше информации, чем сидя в кустах и наблюдая максимум на пятьсот метров?

— Подобное до сих пор практикуется? Вот это наблюдение в бинокль с ветки дерева?

— В головах у некоторых генералов все так и есть. Приезжают и просят показать им наблюдательные посты. Нет, они есть, но это скорее взлетно-посадочные посты.
Дроны сильно изменили войну. Кардинально. Все сейчас молятся на эти самые дроны. И вот наблюдательный пост — место, где пилот сидит. Где-то сидят эфпэвэшники, у которых радиус действия не такой уж большой. Им нельзя сидеть далеко от передовой.
Такие вот наблюдательные посты сейчас. Ребята ведь тоже подвергают себя опасности, поскольку хохол не дремлет. Они вычисляют все взлетно-посадочные точки, а потому позиции надо менять. Но да. Приезжают и просят показать, а там и журнальчики-телефончики.
Журнал, карточка огня, карточка наблюдения и все это непременно с росписью.

— О противнике я потому спрашиваю, что у нас его часто малюют эдаким простачком в шароварах, а потом случаются неприятные сюрпризы.

— На каждом направлении свой индивидуальный опыт. И тут вопрос: это мы настолько слабы, что противник на голову выше, а в других местах ребята настолько красавцы, что долбят этого противника? В чем же дело?
Нет пока ответа на этот вопрос, но я точно знаю, что мы развиваемся и давно уже не те, что год назад. Сейчас все гораздо лучше за счет кадров на местах, которые безо всякой мотивации сверху, просто идейно врубаются и работают с полной самоотдачей. Сами, через гуманитарщиков, через МО добывают все необходимое и так повышают свои шансы.

— За десять месяцев наверняка накопилось много историй. Что обычно рассказываешь, если просят рассказать о войне?

— Да как-то уж так получается, что все мои выходы сопровождались каким-то адом. Это обстрелы, «трехсотые» и «двухсотые», кого-то трясет, кто-то хватает ПТСР. В моменте все это обрушивается, а потом выходишь и думаешь: «Господи, надо отдохнуть!» И выключаешься на трое суток. А потом снова идешь смотреть на все это.
Истории есть, но в них постоянно что-то взрывается, что-то горит, ты куда-то бежишь, тебя преследует дрон. Ничего веселого так сразу не вспомню.
Хотя! Не открою военную тайну, если скажу, что все мы периодически ходим с телефонами, в которых есть интернет. У меня вот специальный чехол есть, который глушит связь, если телефон сейчас не нужен.
Когда делать нечего, интернет — спасение. Отдыхаешь где-нибудь в подвале и читаешь новости. И вот сидел я как-то в Опытном, достал телефон и прочитал сообщение Стрелкова о сдаче Опытного. Понимаешь, да? Так удивился, что сделал скрин и отправил к себе на канал. Надо же! Я прямо здесь, а Опытное «сдали»!

— Часто приходится кривиться, читая нашу околовоенную и политическую блогосферу?

— Слушай, в последнее время практически никого не читаю. Сейчас читаю Ходаковского, потому что пишет основательные посты без воды и смайликов.
Я вообще сторонник того, чтобы ограничивать информацию. Слишком много ее стало. Подписавшись на многие каналы, ты попросту начинаешь тонуть во всем этом. В итоге задумываешься о том, нужно ли тебе все это, отметаешь лишнее и оставляешь буквально пару каналов. И то — часть висит с огромным количеством непрочитанных постов, поскольку читать некогда, но жалко отписаться.
Возвращаясь к твоему вопросу, хочу сказать, что многовато популизма ничем не оправданного. Вот это «за победу, парни», звучащее откуда-то издалека. Давайте, мол, скорее все захватите, все снесите. А ты читаешь и понимаешь, какую цену за это придется заплатить.

Надо двигаться, но уж точно не под эти лозунги людей, которые к военной службе не имеют отношения, и являются какими-то псевдоаналитиками. Хочется сказать таким: братуха, приходи и посиди под обстрелом в том же Опытном и том же Водяном! Чтоб осознать весь ужас войны, чтобы не шашкой махать на коне.
Мышление изменится кардинально и в следующую атаку идти нескоро захочется.
Периодически смотришь эти каналы и думаешь: ребята, хоть приблизьтесь на пять километров к ЛБС! Не в гостишке сидите в Донецке, а приезжайте и посидите с полковниками, с командирами батальонов, посидите в штабах, последите за обстановкой, послушайте связь. Хотя бы эфир послушайте! Какие истории происходят, сколько людей погибает.

— Обычно для переосмысления хватает и одного погибшего...

— Здесь есть обратная сторона медали. Я бы не скатывался к оправданиям, поскольку иные солдаты говорят: вот если бы арта работала как следует, тогда бы я точно пошел вперед! Вот если бы выдали ВКПО 3.0, то воевали бы. И бла-бла-бла.
Этого нельзя допускать. На уровне командования все это нужно жестко пресекать, поскольку эти настроения заразны, а в итоге целое подразделение может уйти в сопли.

— У гражданских подобное тоже случается. Потому нужно держать баланс между ура-патриотизмом и какой-то критикой.

— А чтобы держать баланс, нужны смыслы. А смыслы должны вносить в том числе командиры. Потому что русский воин — это воин, который может найти их на своем уровне. Ему не нужно лезть на уровень правительства и спрашивать про тактические ядерные боеголовки. Где там ФАБы, где авиация.
Не об этом тебе, братуха, думать нужно. Работай на своем уровне, а там, глядишь, и поправится все постепенно.

— Почему же за полтора года смыслы на государственном уровне так и не появились?

— Нужен единый центр подготовки политруков и единый же центр подготовки капелланов. Прямо вот совместно. Психология и духовное развитие.
Уже на стадии подготовки мобилизованных и контрактников должны работать капелланы — давать парням духовную идею. Ну и по патриотической части нужно работать: общаться, выводить, какие-то мысли давать.
А уже после войны с людьми должны работать психологи и психотерапевты. Ловить их на выходе, потому что бывают ситуации, когда человек с 2016 года воюет...
Вот был случай у меня, да? Попали мы в ситуацию. Было несколько «двухсотых». И один парень — прямо до трясучки. Видно было, что накопилось у него. Я не понимаю, что с ним происходит, а у пацанов и своих проблем достаточно.
Вижу, что не в себе человек. Вплоть до того, что просит убрать от него ствол, чтобы глупостей не наделал. Такое суицидальное настроение. В общем, позвал его пообщаться. Посидел с ним в комнате, выслушал, побыл личным психологом. Всего полчаса времени потратил. Просто слушал и даже не комментировал, а после отправил спать.
А кто с такими людьми работает на выходе? Ты думаешь, он пошел к психологу? Кто-то его принял? Да нет, он до сих пор в роте и продолжает работать с ПТСР.
Печаль стрессового расстройства в том, что возникнуть оно может в любой момент. Ты можешь вернуться нормальным, а потом сработает какой-нибудь триггер и тебя накроет.
Это же не так, что вернулся и стоишь такой: в одной руке рюмка водки, в другой – топор. Нет. Ты возвращаешься вполне нормальным: привет, родная, все хорошо. А потом тебя начинает накрывать по ночам. А потом и днем ты ходишь с потухшим взглядом. Вот с этим нужно работать.