Даниил Туленков: Горностай

Я не сразу заметил исчезновение Горностая.
Ситуация начала принимать крайне интересный оборот.
Однако, все стало ещё интереснее, когда он неожиданно появился и протянул Ване старый добрый Ак-74.

Оказывается, по дороге сюда пронырливый Горностай обратил внимание на кучу вещей в лесополке, оставленных без присмотра.
Пользуясь случаем, пока был привал, Горностай метнулся туда в надежде что-то смародерить. Не знаю, каких успехов он достиг в этом деле в своих интересах, но вернулся он с автоматом для Вани.

Прямо в лесополке, недалеко от дороги, были свалены ящики с БК, сухпайки, какие-то вещмешки, лежало несколько автоматов и два ручных пулемета.
Ни одного человека при этом рядом не находилось. Куда они делись, кто это был - оставалось загадкой. Ясно было только одно: круг замкнулся.

Разгильдяй Ваня потерял автомат, и обрёл его благодаря тому, что солевой нарк Горностай украл его у каких-то других разгильдяев.
Ваня, в принципе, был спасён. Он, конечно, оставался без каски, но я к тому времени уже знал, что каску на передке найти не проблема. Мы бы и автомат ему там нашли, но все таки лучше на передок идти с оружием, не занимаясь михалковщиной.

Оружие, я напомню, нам, после высадки с вертолетов по прибытию за ленточку, выдавали прямо с "Урала", безо всякой записи и росписей.
Т.е. не существовало на свете ни одного документа, где бы стояла ванина роспись напротив номера выданного ствола. Так же как и моей напротив выданного штык-ножа. Теоретически, получается, нам вообще ничего не выдавали и мы ни за что не отвечаем. Понятно, что ситуацию лучше не услугублять, и иметь на руках то, что по факту было выдано. Но за номер и даже за модель можно было не переживать.

Как объяснить столь нехарактерную для армии безучетную раздачу оружия и имущества, я не знаю. Могу предположить, что оружие было выдано под роспись оптом, на баланс добровольческого формирования, которым является шторм зет. Т.е. кто-то где-то расписался сразу же за энное количество стволов, а уже внутренний, индивидуальный учёт должен был идти внутри нашей роты. Не знаю.

Факт в том, что Ваня обрёл автомат, и более того, он обрёл тот автомат, о котором мечтал, с которым он служил срочную службу, охраняя вместе с верным Мухтаром дальневосточные рубежи нашей Родины.

А насчёт пулеметов я поставил себе галочку в голове. Как-то интуитивно я понял, что к этим двум пулеметам в лесополке мы ещё вернёмся.

Время приближалось к 11, когда наконец, Горностай решил выдвигаться. Я напрасно полагал, что он тупо тянет резину. Когда, общий контур нашей задачи стал ясен, я понял причину задержки.
Основную работу выполняли наши соседи, коллеги и просто товарищи - "шторм гладиатор". Это тоже шторм Z, они тоже приписаны к нашему полку, но проходят по штату как отдельное подразделение.
Мы часто работаем с ними совместно, дополняя друг друга.
Например, в этом выходе мы шли как резервная группа, которая в случае необходимости должна будет пойти на закреп.
Штурмовать мы ничего были не должны.
Наша задача зайти на точку, обозначиться по "азарту" старшему "гладиаторов" и ждать дальнейших указаний в укрытиях.
Штурм осуществляли две их группы.

Через две недели будет ровно наоборот.
Наша группа во главе с мистером Фьюжном полетит на БТР к хохляцким окопам первой, а две другие группы, которые должны были пойти развивать и закреплять наш успех, как раз таки будут сформированы из "гладиаторов".

В принципе, "гладиаторы" это основная ударная сила. Наше подразделение чисто в боевом плане несколько пожиже их. Грубо, это как леопард и рысь. Поэтому у нас боевые задачи чередуются с эвакуационными, транспортно-логистическими, а они просто лютые штурмовики.
Так что в текущем раскладе все было так, как оно и должно было быть: матёрые бойцы шли на штурм, а ребята послабее были у них на подхвате.

Мы вышли на точку сборки, где был определен маршрут каждой группы, интервал выхода и порядок связи и взаимодействия.

Старший "гладиаторов", суровый дядька с позывным Я. и флажком Татарстана на груди был немногословен, вводные сформулировал четко. Он же и повел первую группу, а мы двинулись самыми последними.

Пройдя метров семьдесят, я увидел по левую руку какие-то блиндажи.
Горностай свернул с тропинки в их сторону, а мы отошли под деревья, укрывшись от возможного появления дрона.
Горностай быстро обежал блиндажи, убедившись, что они пустые, вернулся к нам.
Во всем его виде чувствовалась какая-то тревога и неуверенность. Очевидно, он что-то хотел сказать, но не решался. И тогда, уловив момент, слово взял Гагик, который, конечно же, не Гагик, но я буду звать его так.
Гагик матерейший прохвост и прохиндей, юркий и хваткий. Неудивительно, что со своими способностями он приехал в шторм Z не с общего, не со строгого, а с особого режима.
В расположении я успел пообщаться с ним и имел представление об этом человеке.
"Короче, пацаны,- сказал он, обращаясь ко мне, Джобсу и Ване,- сейчас заходим в блиндажи, располагаемся и сидим тут часов до трёх. Там дальше по обстановке"
"Ну, то есть запятисотиться хочешь?"
"Я?" - Гагик театрально воздел руки к груди,- "я хочу выжить. И я хочу что бы вы выжили, парни".
Он обвел нас всех взглядом и закончил:
"Мы же не хотим умирать на чужой земле?"

Что я мог ответить Гагику с особого режима? Взывать к каким-то светлым патриотическим чувствам? Давить на какие-то принципы? На порядочность?
Гагику при мне в располаге отвесили "шлюху", назвали сукой и гадом, и он ничего по сути не смог за себя ответить.
"По сути" можно было бы и закавычить, потому что в первую очередь я вкладываю в это понятие сейчас лагерный смысл, неуловимый для несидевших. Но в данном случае он совпадает с общечеловеческим пониманием этой фразы, поэтому можно оставить и так.
Смысл в том, что Гагик не был человеком, к чьей порядочности можно было бы сейчас взывать. Ни, опять же, в общечеловеческом смысле этого слова, ни в арестантском, в котором понятие "порядочный" имеет свое наполнение.

Горностай не был субъектом в этом раскладе вообще. Я ещё на выходе определил, вернее, уловил его ведомую роль в паре с Гагиком.
Они оба были старослужащими, мартовского набора и хорошо знали друг друга. Не знаю, много ли их связывало, но в вопросе "запятисотиться" они были единым целым.
Единственное, чем Горностай отличался от Гагика это степенью своей ответственности. Гагик ни за что не отвечал, он был такой же боец, как и мы. А вот Горностай отвечал. И поэтому так блудливо бегали его глазки, а до меня доносился кислый запах его страха и пота.

Спорить и дискутировать мне было не с кем. Апеллировать к мнению Джобса и Вани бессмысленно. Я, без ложной скромности, был для них моральный авторитет, и они поддержали бы любое мое решение.
А решение должно было лежать в плоскости: "что нам делать?"
С этими полупокерами все понятно, а вот что делать нам? Какое решение принять конкретно мне?

Когда я начинал свои заметки, я был твердо намерен выкинуть из цикла этот мерзопакостный эпизод. Слишком мразотной сыростью веет от этой истории. Она пахнет как Горностай тогда, кислым потом и страхом.
Но позже я осознал, что вычленить ее из плоти реальности невозможно.
Такой шаг обесценит сам смысл моего повествования. Такой шаг даст соблазн и в дальнейшем приукрашивать что-то в свою пользу или в пользу своих друзей, сослуживцев. Такой шаг убивает сам принцип правды.

Это как в описании запахов войны стыдливо избежать запах говна. Сказать, пафосно, что война пахнет трупами и порохом. Запах трупов даёт трагизм и драматизм, запах пороха возвышенную романтику. Но это не будет правдой войны.
Потому что третий ее основной запах это запах говна, которым забиты лесополки, которое можно встретить в окопах и блиндажах, в штанах раненых и убитых, в полиэтиленовых пакетах выкинутых за бруствер.

Так и тут, выкинуть тот день из списка историй, а оставить только оборону дома в Н-ке, Инну Вальтер и летящий по полю БТР - это неправильно.
Реальность многогранна и противоречива.

Я сказал: "хорошо".
Не знаю, как бы я поступил сейчас. Я даже больше скажу: я не знаю, как было поступить правильно. Мне никто и никогда не доводил порядок действий в аналогичной ситуации. В рамках арестантской этики с меня, как с "недоведенного" спроса нет. Но мы были не в лагере, а на войне.

Наверное, правильно в этой ситуации было бы забрать у Горностая "азарт" и сказать им : "идите тогда нафуй оба". Связаться с ротным и доложить ситуацию.
Нас было шесть человек, старший группы запятисотился, его зам запятисотился, боец запятисотился
Нас осталось, по факту, трое. Один из нас пьяный.
Мы - небоеспособная единица, не могущая выполнить поставленную задачу. Я получил бы команду на выход в пункт эвакуации, или бы мне сменили задание, передав например, нас какой-то другой группе.

Но тогда я не нашел в себе силы так сделать.
Маленький человечек, который есть, наверное, в каждом из нас, который всегда ищет форточки, взял во мне верх и выложил на гора сразу несколько оправданий:
"Ты - рядовой боец, ты действуешь в составе группы. У тебя есть старший. Старший как говорит, так и надо делать.
Позавчера ты был свидетелем того, как Барс сделал по-своему, и где теперь Барс?"
"Какое бы говно они не были, это старослужащие, которые здесь худо-бедно воевали, которые знают тут все. А куда вы двинетесь, как слепые котята?"
"А если они тебя пошлют нафуй и скажут "сами идите куда хотите". И не отдадут рацию. Что ты, стрелять в них будешь?"
"Они не пойдут, а что мы там навоюем втроем?"

И самое главное: "а что если Горностай, испугавшись ответственности, сдаст назад, и скажет: "хорошо, тогда пошли все вместе". И сделает так, что ни я, ни Ваня, ни Джобс вообще никогда не выйдем из этой лесополки?"
Нет, убить нас из автомата он бы не решился, но есть много способов тупо бросить нас в лесу, завести куда-то на мины, отправив нас, например, вперёд под предлогом военной необходимости.
Утром, к слову сказать, один боец где-то здесь подорвался на "лепестке".

Страшен враг по ту сторону фронта, но предатель и трус, облаченный властью над тобой, страшен вдвойне. Лучше не открываться ему. Не показывать, что ты думаешь.

Сейчас, время спустя, я понимаю и глубинный смысл той ситуации.
Через две недели мне нужно будет залезть на броню БТР и отправиться, в рядах первой штурмовой группы к окопам противника. На задание, при исполнении которого смерть была многократно реальнее, чем сидеть где-то в резерве около "нуля".
Смог бы я так уверенно шагнуть к дедушкам с пузиками, если бы не это чувство вины, отвращения и брезгливости, испытанное тогда от соучастия в дурнопахнущем деле?
Я считаю, что преодоление той слабости и растерянности, малодушия и нерешительности дало мне силы и на то, что бы залезть на бронетранспортер и на то, что бы остаться на три дня на северной окраине Н-ки.
Принципы и объяснения того, почему "отказаться невозможно" сами по себе мощный фактор.
Но подпитанные извне реальными эмоциями и рефлексиями они приобретают арматурное наполнение.

Впрочем, все это я говорю с высоты сегодня.
А тогда, приняв решение и сказав "хорошо", заключив сделку с совестью, я больше думал о насущном.
А именно о том, что рептильное мышление Гагика и Горностоя, с горизонтом планирования солевого наркомана - продумало схему как и что сделать "здесь и сейчас".
Но у них не было легенды, как это все обосновать и преподнести потом.
И кроме меня, похоже, некому было ее придумать, продумать и реализовать.

И вот тогда я вспомнил про пулемёты.