Вершинин: Революция достоинства (6)

Продолжение. Начало здесь, здесь, здесь, здесь и здесь.



Два цвета времени

Итак, худо ли, бедно ли, а пошло соревнование двух систем разного типа, продиктованных разным пониманием жизни. Кристоф, академиев, как и предшественник, не кончавший, но тоже очень не дурак и куда более прагматик, от имени государства раздал плантации с прикрепленными неграми высшим офицерам, дав им право передавать участки своим офицерам уже от себя, как бы в субаренду. Тем самым, между прочим, ни с кем не советуясь и ни в какие книги не заглядывая, изобретя классический феодализм. Правда, без титулов. Очень же хорошо образованный Петион,

сверившись с книгами, принял Конституцию, вполне европейскую по духу, не считая, что пост президента был объявлен пожизненным, провел аграрную реформу, поделив государственные плантации между свободными крестьянами, обязав их платить налоги. Ну и попытался строить что-то путное, со школами, больницами и прочими полезными начинаниями, по ходу помогая борцам за свободу. В частности, приютив в 1816-м проигравшего первый раунд Симона Боливара и снабдив его ресурсами для второй, уже удачной попытки.

Элитам при нем было хорошо, просвещенные плантаторы от барщины отказались, предпочитая наемны труд, и Петиона любили, так что, тюрьмы почти пустовали, а когда в 1810-м внезапно вернулся когда-то сверхпопулярный Андре Риго, предъявив какие-то претензии в рамках «лояльной оппозиции», никто возвращенца не поддержал и преследовать не стал. Былой кумир просто умер, и судя по всему, по собственной инициативе, уморив себя голодом, ибо перестал видеть в жизни смысл.

На севере жизнь улыбалась куда скупее. Создав феодальную лестницу, правда, без гербов и титулов, но с барщиной и повинностями, пожизненный президент Анри Кристоф, отбив в 1811-м атаку южан на Порт-о-Пренс, провозгласил себя королем Генрихом I и зажал гайки окончательно, с (монархия так монархия!) князьями и графами, как у белых. Сделав тем самым то, чего не сделал Дессалин, очень обидевший собственную социальную опору, и в частности, от того и погибший. Но не допуская ни капли «петионовщины». Никаких школ (дорого и ни к чему, свободы черному человеку вполне достаточно). Никаких, - поскольку сам отличался бычьим здоровьем, - больниц (народная медицина наше всё, идите к знахарям).

В итоге, грамотных людей в его королевстве не было вообще, но они были нужны, поэтому король, как мог, приманивал белых, любых, вплоть до беглых матросов, полагая, что если белый и умеет читать, то уже готовый министр, и в обиду своих протеже не давал. Руками абсолютно свободных людей, мерших на стройках, как мухи, воздвиг великолепный даже по европейским меркам дворец, названный (по совету какого-то инженера-немца) Сан-Суси в честь резиденции Гогенцоллернов, и полагая, как и все его ровесники, что рано или поздно французы придут опять, сильную крепость Ла-Ферьер. Поскольку же денег постоянно не хватало, время от времени пытался пробовать на прочность южного соседа, надеясь, если тот проявит слабость, поживиться всерьез. Хотя время от времени и его пробовал на прочность южный сосед.

До больших войн, однако, не доходило: черные солдаты Республики Гаити стреляли друг в друга без особой охоты, ибо не понимали, ради чего. Так что, Генриху I приходилось иметь, что имел, и он, в общем, не жаловался, совершенно не опасаясь судьбы императора Жака, ибо помещики были довольны, а подданные, хотя и не любили, но боялись панически: оставаясь католиком, король не брезговал и вуду, сумев создать себе репутацию земного воплощения какого-то африканского божества. Ну и правил как умел, без осложнений, создавая у заезжих странников впечатление человека серьезного и пережив скончавшегося в 1818-м южного коллегу, аж до начала октября 1820 года, когда, принимая парад гвардии, упал с коня, пораженный обширным инсультом, с отнявшейся половиной тела.

Свидетелей было много и слухи понеслись сразу, но пару дней в них никто не верил, а когда суета в господских домах стала очевидно, огромные толпы крестьян, стихийно сорвавшись с мест и сметая все, что пыталось остановить, ринулись к Сан-Суси. В такой ситуации Генрих I, будучи в полном сознании, но не имея сил и помня судьбу Дессалина, предпочел застрелиться, зарядив пистолет серебряной пулей (видимо, он все же был не совсем идеальным католиком), после чего охрана разбежалась, оставив королеву и подростка-принца Жака-Виктора на произвол судьбы.Через десять дней их убили, дворец разграбили, а королевство оказалось в состоянии полного хаоса. Даже без серьезных претендентов на корону, потому что покойный очень тщательно следил за тем, чтобы никто из «феодалов» и генералов не усилился, успешно их ссорил, а войска держал в ручном режиме.

Однако хаос длился недолго. Немедленно по получении известий о случившемся, Жан Пьер Буайе, близкий друг и преемник Петиона, тоже генерал и тоже ветеран, выступил на север и легко подчинил его, ибо возражавших не нашлось: «низы» знали, что на юге жизнь легче, а верхи боялись низов. Так что, черные генералы противиться явлению южан не стали, и Буайе, получив королевские регалии, отдал их в переплавку и объявил, что с тиранией покончено раз и навсегда, и Гаити отныне единая Республика. А спустя два года, предприняв успешный поход на восток, незадолго до того объявивший об отделении от охваченной революцией Испании, претворил в жизнь мечту Дессалина, - объединил весь остров в одном государстве.

В этот момент, казалось, сложились все обстоятельства, чтобы делать будущее. Возможно, Буайе, «тень Петиона», был и не так ярок, как шеф, и сам это сознавал («Будь жив Риго, я уступил бы пост ему», - говорил он), однако в целом высокому посту соответствовал. Тоже из «цветных» элит, тоже образованный, учившийся военному ремеслу в Европе и уважавший прогресс, он искренне хотел построить государство, где у каждого будет курица в супе и даже демократия. Конечно, в специфически местном выражении, не предусматривавшем выборы главы государства. Ибо зачем? Сказано в Конституции, что президент пожизненный, а если умрет, пост занимает военный министр? Сказано. Вот и всё. Кроме того, чего уж там, сажал диссидентов и объявил себя главой местной католической церкви, выслав несогласных кюре.

В общем, не совсем Петион. Однако продолжал строить больницы и школы, сделал четыре класса обязательными, привел в порядок налоговую систему, - и Республика развивалась. Во всяком случае, на юге. Зато север и запад висели гирей: «черные» районы оказались абсолютно не реформируемы. Никак и ни в какой мере. Попытка раздать землю желающим, как на юге, провалилась: землю-то негры брали, но обрабатывали чуть-чуть, для прокорма, все остальное лежало в запустении. Также не удалось отменить принудработы, установив плату за добровольный труд: добровольно трудиться никто не хотел. И замена барщины оброком тоже не удалась. И в школы дети не шли, предпочитая свободу. И приезжих докторов били, ибо подозрительно, похожи на злых духов. Короче, чуть разжать кулак, безделье, хаос и нечем кормить «черную» армию, без которой никак (Буайе, как и все люди его поколения, был уверен, что французы вернутся порабощать). Пришлось оставить все как есть, оставив свободных негров под надежным присмотром помещиков, умевших с ними обращаться.

Лучший шанс

А в 1825-м случилось, наконец, то, чего все ждали и к чему готовились: из Франции пришла эскадра. Большая и достаточно мощная, чтобы стереть в прах все приморские города. Однако, как выяснилось, пришла не порабощать (рабства уже стало неактуально), а возвращать свое, и Буайе удалось договориться по-хорошему: Париж согласился признать независимость острова в обмен на возмещение убытков французским гражданам и компенсации их потомкам, причем, поскольку в бюджете Гаити требуемых сумм не было, взять заем пришлось не в Штатах, как предлагал Буайе,

но в «Кредит де Лион», под зверские проценты. И вот этот момент, казалось бы, полного торжества, - Гаити, наконец, влилась в семью цивилизованных государств, - стал началом краха. Выплатить 150 миллионов франков страна просто не могла, физически, хотя Буайе крутился, как мог, творя чудеса изобретательности. Он даже добился сокращение суммы в 2,5 раза, но 60 миллионов с процентами тоже для страны были неподъемны, - и тут очень кстати пришлась уже, казалось бы, ненужная в таком количестве армия, распускать которую, как все понимали, нельзя, потому что будет взрыв.

Выход казался очевидным: восток, который как раз начали интегрировать. Но восток – дело тонкое даже в Западном полушарии, и когда умолкли салюты насчет Воссоединения, стало ясно, что есть проблемы: слишком уж отличалась бывшая испанская часть острова от бывшей французской. Нет, рабов, конечно, освободили сразу же, и белых, согласно Конституции, с острова выгнали, но народ обиделся. Ибо плантации на севере и в центре испанской части были не плантациями, а ранчо, а скотоводы всегда куда демократичнее земледельцев, и тамошние рабы по факту были не рабами,

но младшими членами больших патриархальных семей, очень уважавшими своих владельцев. А начинать распахивать пастбища и становиться крепостными, как на западе, они и вовсе не желали. Как и свободные крестьяне южных районов не желали отказываться от табака в пользу кофе. Как и очень многочисленным «цветным» горожанам (испанцы, напомню, в смысле расизма были отнюдь не французы) совсем не по нраву пришлось нашествие неграмотных негров, ставших начальством.

И уж совсем нарушилось благолепие, когда выяснилось, что восток, оказывается, должен оплачивать долги запада семьям вырезанных в ходе борьбы за свободу французских плантаторов. Люди просто отказывались. Однако новым властям деньги были необходимы, - и тут, повторяю, армия очень пригодилась: на «испанском востоке» решением Буайе был учрежден «воссоединительный период», а проще говоря, режим военного правления: военным поставили задачу собирать налоги, заодно поставив их на самообеспечение.

Итоги можно себе представить. Невероятная грубость черных солдат и сержантов, ставших исправниками и урядниками в глубинке и считавших себя царями и богами на том основании, что население светлее, чем они, а значит, можно не церемониться, - это еще полбеды. А вот принудительная запашка пастбищ с превращением пастухов в «свободных» пахарей, налоги в 90% урожая с фермеров юга и повальная коррупция чиновников из Порт-о-Пренса, видевших в «почти белых» живые кормушки, бесили не по-детски.

Так что, вскоре возникли очаги Резистанса, справиться с которым было очень сложно, ибо, в отличие от запада, где от дикой природы осталось не так много, тут «зеленка» занимала две трети территории, и солдаты Буайе, прекрасно помнившие войну с фрацузами, вскоре поняли, каково было месье в чужих горах и джунглях. С этим, однако, на первых порах справлялись. Труднее пришлось в городах. «Цветным», которые были, повторю, были большинством населения и при испанцах имели равные с белыми права, грамотным, с профессиями, а многие и с дипломами Университета Санто-Доминго, старейшего в Западном полушарии, новые порядки, налоги, хамство и прочее не нравились еще больше, чем пеонам. Изначально-то Буайе предполагал опираться именно на них, и они встречали гаитян цветами, - но сейчас все изменилось. Платить и терпеть выходки «черных варваров» гордые, даром что «цветные» доны не собирались.

Начались протесты, петиции, бойкоты. Военные власти ответили в стиле, свойственном всяким военным властям, с поправкой на специфику кадрового состава оккупационных частей. Испанский язык начали зажимать (чтобы местные изъяснялись на простом и понятном властям французском), Университет закрыли, как «рассадник смут», профессуру выгнали. Потом выгнали очень уважаемых белых падре, агитировавших очень религиозные массы, что вуду это плохо, а глава Римо-Католической церкви все-таки Папа, и начали завозить на восток ручных кюре и унганов, а детей стало некому учить. И наконец, запретили фанатично обожаемые местным населением петушиные бои, как потенциальный источник стихийного протеста, тем самым вообще стронув лавину.

Возникло подполье. Поначалу слабенькое, на уровне разговорчиков, листовочек, писем в Париж, Мадрид, Лондон, - дескать, придите, родные белые люди, мы вас очень ждем, а потом и всерьез. В 1838-м появилось тайное общество La Trinitaria (Троица), объединившей почти весь бомонд Санто-Доминго, включая не только богатых торговцев и всякую интеллигенцию, но и степных ранчерос, каждый из которых был сам себе caudillo, высшей после Бога властью для сотен привычных к коню и пике пастухов.

Тринитарии, правда, звать народ к топору не спешили, они пытались действовать легально, посылая депутатов в Национальное собрание и всячески убеждая Буайе, что «цветные» должны быть заодно, иначе «черные» сядут на шею всем, и в общем, были правы, - но Буайе уже ничего не мог поделать. Даже не из-за долгов перед Францией, которые нужно было платить, а из-за резкого изменения социального баланса. По причинам, естественнее которых не придумаешь…

Никто не спорит, Воссоединение, конечно, дело хорошее, но у всего есть изнанка и у всего есть последствия. «Политическим сословием» Республики были мулаты юга, вполне адекватные эпохе, - но черные генералы севера и запада, - бывшие герцоги, графы и шевалье Кристофа, - тоже хотели быть властью, и не скрывали этого, а «воссоединительный период» укреплял их позиции очень серьезно. Они богатели, подкармливали солдат, и категорически не давали согласия на какие угодно перемены, и ругаться с ними было опасно.

С другой стороны, - еще одна непредвиденность, - после Воссоединения на юг, где жизнь была полегче, хлынули беглые с северных плантаций, оседая в трущобах, быстро опоясавших города, но еще больше – на крайнем юго-западе, в болотах мыса Ле-Ке, вытащить откуда их было совершенно невозможно, и эта горючая масса, ненавидящая и мулатов (потому что «новые белые») и негров-фермеров (потому что зажрались), тоже создавала серьезную проблему, ежедневно подогреваемую пришедшими с севера унганами.

В такой обстановке удерживать равновесие становилось все сложнее, а Буайе старел, слабел, болел, терял хватку, и «цветные» элиты все больше приходили к выводу, что Акела промахнулся, и президент, стараясь сохранить стабильность, давал все больше воли «черным», с большинством из которых он, по крайней мере, служил. А это, в свою очередь, еще более накаляло «цветных», - и стабильность держалась только на авторитете национального лидера. Но ничто не вечно.

Точку поставила природа. Жесточайшее землетрясение, опустошившее в 1843-м запад острова, выбросило на большие дороги тысячи голодных негров. Их амбары погибли, и они рвались на сытые юга, а города от Капа до Жакмеля лежали в руинах, и восстанавливать их и кормить было не на что. Началось даже не восстание, а общий бунт, без вожаков и целей,

и к старику Буайе явилась делегация «политического класса» во главе с Шарлем Ривьер д´Эраром, самым влиятельным из «цветных» генералов старого поколения. Разговор состоялся в тонах, предельно уважительных, но не предполагающих возражений, а на следующий день Шарль Буайе, поклонившись могиле Петиона, сел на корабль, отправляющийся на Ямайку.