Поскольку мой канал посвящен Шторм Z, я решил в отдельный пост вынести разъяснение одного вопроса, который мне часто задают.
Итак. ...

Туленков завершает цикл рассказов. Три мысли у него в финальном тексте.

Первые две он сформулировал с филигранной четкостью.

Я вступил во взрослую жизнь под аккомпанемент натовских бомб в Белграде.

Горящая, изнасилованная Югославия стала для меня вехой, рубежом окончательного формирования личности, мировоззрения, оценок происходящих вокруг глобальных событий.
Меня не связывали с этой несчастной страной, принесённой в жертву "новому мировому порядку", какие-то особые узы. Я вырос и сформировался в иной культурной среде, поэтому соображения славянского братства или религиозного единства лежали за пределами моего эмоционального поля.
Бессильная злость, охватывавшая меня от происходящего — это была обычная человеческая реакция на беспредел.

Помните Ваню из моих рассказов? Жизнь идет гораздо быстрее, чем я успеваю ее описать.
На одной из многих задач, которые случились уже позже описанных мной на данный момент событий, Ваня получил ранение, был эвакуирован и попал в госпиталь.
На какое-то время связь с ним прервалась, и я не знал, что с ним случилось после.

Г-жа Альфия из Республики Казахстан стояла в пробках Астаны за рулём своего внедорожника, Инна Вальтер обдумывала запись нового трека, а мистер Фьюжн и один из его бойцов бежали прямо через минное поле к спасительной лесополке, на ходу скидывая с себя бронежилеты.

Выход мистера Фьюжна из под "очка" остался для меня самым загадочным эпизодом в этой истории.

План мой не искрил какой-то гениальностью и не блистал хитросплетениями.
Вариант "мы пошли, но мы не прошли, апатамушта бла-бла-бла", я отмел на корню.
Все пятисотые несут такую чушь.
Несерьёзно.

Мы пошли.

Я не сразу заметил исчезновение Горностая.
Ситуация начала принимать крайне интересный оборот.
Однако, все стало ещё интереснее, когда он неожиданно появился и протянул Ване старый добрый Ак-74.

Мы вернулись в расположение поздним вечером.

Эвакуировались на санитарной ниве с демонтированным задним сиденьем.
Впятером, вповалку, вместе с оружием.
Нива летела, как сумасшедшая по проселкам и битому асфальту, уходя от лбс.
Водитель то включал, то выключал фары.
Задняя дверь не закрывалась, и приходилось постоянно перегруппировываться, что бы не вылететь из машины на полном ходу.
На ухабах меня со всей дури бил автомат товарища, я, злясь от боли, крыл все на свете матом.
Мистер Грин посмеивался.
"Пусть так, на зато живые", - говорил он.

Я очень не люблю бесконечные полуофициальные "дни", считаю, их у нас в стране черезмерно много.
Но День матери — это исключение.

Уделить нашим мамам один день в календаре — это самое микроскопическое, что мы можем сделать для того, чтобы выразить им свое почтение.

Так как в чате появляются вопросы, составил словарь сленга, сокращений и терминов, которые встречаются в моих рассказах.

Двухсотый — убитый;
Трехсотый — раненый;
Пятисотый — уклонист, отказник.

Сначала их пришло двое.
Глубокой ночью, часа в два.
В шоковом состоянии, пустые глаза, бессвязный рассказ.
"Юра двести" - первое, что ошарашило и обожгло меня.

Мистер Фьюжн был моим командиром ещё с учебки.
С ним мы проходили боевое слаживание, и здесь, за ленточкой, нам тоже пришлось поработать вместе.

По дороге в учебку нас завезли в какой-то полуразрушенный дом, КамАЗ загнали под деревья, а мы пёстрой гурьбой отправились на выдачу обмундирования.

Мистер Басмач представлял собой воплощение маскулинности и мачизма.

Он был носитель настоящего воинского Духа.
Представитель народов Центральной Азии, он напоминал Брюса Ли в его самые лучшие годы. Но выглядел гораздо брутальнее.
Хищный взгляд, стальной голос.
Одного взгляда было достаточно, что бы было понятно, что этот человек рождён для войны.

Мистер Басмач не тратил деньги на всякую ерунду. Все финансы, какими он располагал, мистер Басмач тратил на экипировку.

После того, как в оперчасти утвердили список отправляющихся на СВО, на работу я выходить перестал.

Оставшиеся дни в лагере я сидел на бараке с утра до вечера и записывал в тетрадку свои концептуальные заметки исторического, политического и философского порядка.
Записи эти, по страничке в день я вел давно. И это была моя отчаянная попытка сопротивления бессмысленности своего тюремного бытия. Единственный процесс, который мог как-то оправдать смываемое в унитаз время, самый ценный человеческий ресурс.

Работино здесь называют в двух формах: с ударением на середину и на конец.
Последняя форма отсылает к Бородино, и лично мне нравится больше.
Бои за этот населенный пункт должны обязательно остаться в военной истории и, я думаю, ещё ждут своих летописцев.